Люби меня
Шрифт:
– Сто процентов. Это влажные фантазии его предков.
– Черт… Смотри, они о чем-то разговаривают, – комментирую то, что вызывает определенное беспокойство. – Смотри, как она улыбается… Смотри, он ей отвечает…
– Тихо-тихо… Тихо, принцесса-воин, – тормозит разворот моих эмоций Данька. – Не забывай, где мы находимся. Вести себя вежливо здесь для Сани – рефлекс. Пусть он сам этого никогда не признал бы.
– Все равно… Неприятно, Дань… Больно.
– Понимаю, – все,
Но это не кажется отмашкой. Он действительно разделяет часть моих чувств.
Что-то подобное сам переживал? Интересно, относительно кого? Неужели относительно той, которую он упорно трудным ребенком зовет?
– Где она сейчас, Дань? Откуда она прилетела? Эта Влада… Летела бы она обратно!
– Скоро улетит. В Америку. Она там лет пять-шесть учится… Точно не скажу. Знаю лишь, что она старше нас с Саней. Года на два.
– Часто прилетает?
– Да нет… Раз десять за все время ее видел.
– Они с Сашей созваниваются? Поддерживают связь? Я никогда не слышала.
– Потому что связи нет. Пару месяцев назад у нее днюха была, мама Люда сама ебанула какой-то веник и что-то еще… Типа от Сани. Втихаря. А Влада ему настрочила благодарности. Психовал Прокурор зверски, видел это лично.
– Нет слов, – цежу я.
Не знаю, чего во мне больше в этот момент: злости или ревности? Наверное, все вместе. Как ни пытаюсь абстрагироваться, обижаюсь на него.
– Ты сегодня как та самая Эсмеральда, – оценивает Шатохин мой образ. – Жгучая.
– Спасибо… Только я больше не хочу быть Эсмеральдой… Красный больше не люблю…
– Хм… А какой любишь?
– Желтый.
– Солнышко, – подбивает он. – Учись лупить вертухи. Если, конечно, собираешься задержаться в этой проклятой семье. Но, честно, чисто по совести я бы тебе дал другой совет.
– Какой?
– Беги.
Не знаю, что на это ответить. По коже не просто дрожь льется. Ее ледяные потоки прошивают меня как серебряные нити. Растворить их мой организм неспособен. От их токсичного воздействия он медленно травится и погибает.
Музыка несколько раз сменяется, но Саша так ни разу и не подходит ко мне.
Мне вроде как должно быть терпимо. Помимо Дани, помогают забыться и не чувствовать себя на этом празднике чужой Лиза, Чарушины, Бойки и Фильфиневич. Вижу, как все они стараются. Последний еще круче Шатохина танцевальные финты выдает. Смеюсь – заставляю себя. Не хочу, чтобы они волновались и жалели меня.
«Все хорошо», – твержу себе минуту за минутой.
Пока в один момент не осознаю, что все… Больше не могу. Истощена.
Никому ничего не сказав, покидаю зал. Забираю пальто и, даже не потрудившись его застегнуть, направляюсь прямиком на выход.
Девятнадцатое ноября, а Одесса дождем умывается. Капли холодные. Ложась на лицо, пробирают до середины тела. Незаметно начинаю плакать. Не могу перебороть свою обиду. Захлебываюсь ею, как ядом.
– Соня!!! – кричит Георгиев мне в спину так, словно уже теряет меня.
И я оборачиваюсь. Несмотря ни на что, оборачиваюсь.
Он какое-то время стоит. Без верхней одежды. С поднятыми к голове руками. Стискивая ее, смотрит на меня и выражает ужас.
Я делаю шаг навстречу. И он срывается.
Налетев на меня, обхватывает ладонями мое лицо. Прижимается мокрым лбом к моей такой же мокрой переносице.
– Все не так. Все не то. Я люблю тебя. Только тебя. Я с тобой. Только с тобой. Ты – мое все, – каждой фразой сердце мое пронизывает.
Сейчас его клинок особенно острый и как никогда горячий. В какой-то мере живительный. А в какой-то… Чересчур болезненный.
Жизнь налажена? Не чувствую этого.
– Понимаю, – все, что я могу ответить.
Я бы хотела заметить, что этот перелом подобен тому, который случился у нас под июльским дождем. Но я не могу. Потому что в этом ощущается пугающее негативное разрушение, как бы крепко мы друг к другу не прижимались, как бы жадно не целовались, как бы неистово не пытались отрицать все плохое.
И секс, уже дома, между нами такой же отчаянный.
– Я люблю тебя… Люблю… – частит Саша между поцелуями, параллельно с толчками, которыми он забивает себя в мое тело. – Люблю… Люблю… Люблю…
А я вдруг понимаю, что одной любви в нашем случае мало.
Именно с этого дня в моей жизни и начинается долгий, безумно выматывающий сезон дождей.
49
Каким бы серпантином не был наш путь, справимся!
Я молчу.
Хоть вынужденный режим тишины и ощущается мучительным, ни с кем своими переживаниями не делюсь. Думаю, я не вправе жаловаться. Не вправе сплетничать о семье Георгиевых. Не вправе их осуждать.
Жду, что Саша как-то сам начнет разговор. Не только сам свое поведение объяснит, а и расскажет о планах. О нашем будущем. О том, как собирается решить проблему со своей семьей.
Это ведь не может длиться вечно?
Я уже с трудом держусь.
Знаю, конечно, все сама. Достаточно того, что подслушала, и что рассказал Даня. Но я так хочу, чтобы Саша поделился сам. Просто чтобы открылся. Выдал все, как есть. Только бы не молчал, усугубляя мой страх в его бессилии что-либо решить.