Люби меня
Шрифт:
Дальше идут банковские выписки с Сониной карты, из которых следует, что она переводила большие суммы незнакомым лично мне людям.
Людмила Владимировна Георгиева: Меценатка показушная! Как тебя от нее не тошнит только?
Физически ее игнорирую. Читаю, но не отвечаю. Еще бы психологически все это суметь заблокировать. Раскручивает буря новыми волнами.
Людмила Владимировна Георгиева: И на это плевать? Ты болен, сынок. Тебе нужна помощь специалиста. Эта девка тебя околдовала! Она тобой манипулирует! Вертит, как черт!
Я сцепляю зубы и зажмуриваюсь. Задействуя все силы, что есть в наличии, подавляю эмоции. Больше в тот день сообщения от матери не читаю. Оставляю мобилу в шкафчике раздевалки. На тренировке выкладываюсь. Кирилюк даже удосуживается в кои-то веки похвалить. Все расходятся, я решаю остаться и еще погонять.
– Случилось что-то? – цепляется Тоха, когда замечает, что в раздевалку со всеми не иду.
– Все нормально.
– Обычно ты среди первых домой летишь.
– А сегодня не лечу, и че?
– Да ниче, – и продолжает наблюдать. – Погонять с тобой?
– Нет. Один хочу.
– Понял. Не дурак. Звони, если что.
– Ок.
Его шаги отдаляются, и в огромном зале воцаряется непривычная тишина. Она угнетает. Вызывает какую-то неясную запредельную тревогу. В борьбе с ней я так одурело ношусь по залу и так яростно луплю мячом по полу, что быстро выдыхаюсь. И все равно, даже когда кажется, что вся кровь в башке собралась и вскоре попросту сорвет на хрен мою крышу, не позволяю себе остановиться.
Что бы себе ни твердил, впервые не уверен в том, что скажу или сделаю, когда увижу Соню. Получается так, что избегаю ее. Только вот она… Появляется в зале сама.
– Привет! Я звонила тебе полвечера. Пока твой телефон, очевидно, не выключился. Написала в лайфе[1] Дане. Только не подумай ничего такого, пожалуйста! Я просто очень волновалась! Он сказал, что ты здесь.
Глядя на Соню, ощущаю себя вдруг точно так же, как в те времена, когда отрицал свои чувства к ней. Стою и отчаянно пытаюсь отдышаться. А за грудиной такой подрыв эмоций происходит, что меня, мать вашу, физически шатает.
Не знаю, что видит сама Соня, но она так же неожиданно начинает стесняться. Натягивая рукава свитера, улыбается, как та самая девчонка, которой я только мечтал сорвать целку.
– Можно мне? – указывает пальчиком на мяч.
Машинально выбрасываю пас.
Она принимает, чисто по-девчоночьи, до смешного изящно набивает и легко направляет трехочковый в корзину. Я охреневаю и на рычаге этого состояния прихожу в себя.
– Ты умеешь играть в баскетбол? – выдыхаю и подхватываю прыгающий по полу мяч. – Кто научил?
– Никто, – выпаливает Соня с излишней нервозностью.
А мне в этот момент становится горько от того, что она, блядь, дрожит и защищается, когда я еще даже не думал нападать.
Боится меня?
Блядь…
– Я просто удивлен, – даю понять, что отравляющего приступа ревности ее умение у меня не вызвало.
– Лиза полтора года не могла самостоятельно у вашего Кирилюка зачет поставить. Он, конечно, из-за Чарушина на нее взъелся. Мол, она вертихвостка, одного из его лучших игроков отвлекает. Придирался к ней страшно! Но стоит признать, у Лизы в плане баскетбола руки-крюки. Ты бы увидел ее в «деле», точно бы хохотал, – и сама хихикает. Так это мило, что у меня под ребрами жжет. Я словно бы впервые с ней контактирую. Приглядываюсь и заново, блядь, очаровываюсь. – Так вот… Она просила с ней на площадку ходить. У меня как-то само собой стало получаться. А Лизу Чара потом научил, – смеется и отчего-то краснеет. – Уж не знаю, как ему это удалось… – и еще ярче заливается. – Сыграем?
– Я не играю с девчонками, – говорю, как есть.
– Что? – то ли возмущается, то ли обижается Соня. – Почему? Боишься проиграть, надменный принц? – подразнивая, надувает губы.
Я не ведусь. Ну, точнее, не отражаю эту провокацию словами. Действиями в который раз переступаю через себя – пасую ей и позволяю добраться до корзины. После очередного удачного броска обхватываю руками и прижимаюсь сзади.
– Вот почему, – кусаю за мочку.
Рукой под резинку свободных штанов ныряю. Добираюсь до своей нежной орхидеи. Со стоном скольжу пальцами между влажноватых складок.
– Хочу тебя…
– Дома… – робко выдыхает Соня.
– Здесь, – настаиваю я.
Когда подталкиваю к стене, встречаемся глазами. Этот контакт воскрешает то, что я не могу переварить.
– Чего тебе, блядь, не хватает? – выталкиваю, резко врезаясь ей между ног пахом.
– Что? – теряется.
Не думай. Не думай. Не думай!!!
Прикрываю глаза. Перевожу дыхание. Усмиряю своих демонов.
– Любишь меня? – хриплю, толкаясь в ее переносицу лбом.
– Конечно… Люблю…
– До смерти?
– До смерти.
Стягиваю Сонины штаны вместе с трусами ей до колен.
– Вдруг кто-то придет? – задыхается волнением.
– Не придет, – обещаю я то, на что, по сути, не имею влияния. Потребность в ней слепит и притупляет осторожность. – Все будет хорошо.
И она верит. Двигая ногами, стаскивает кроссовки и мешающую нам одежду. Я дергаю шорты вниз и, подхватив свою Соню-лав под ягодицы, врываюсь в ее огненный рай.
– Мм-м… – стону на пониженных. – Умираю, как люблю тебя… Умираю, как мне, мать твою, охуенно… Умираю в тебе… Ты моя, блядь, навек… Моя… Обещай!
– Да, да, да… Обещаю… – частит она, пока я давлю рев своей потерянной, как корабль в шторм, души и пытаюсь концентрироваться только на кайфе, которого на фоне боли так, сука, одуряюще много. – Саша… – дрожит слишком явно. – Двигайся, пожалуйста… Двигайся…
Двигаюсь. И мы, как всегда, забываемся.
С ней отключается мозг. Прижигаются раны. Отрубаются тревожные кнопки.
Только жаркие вздохи. Только надсадные стоны. Только тугой ход моей плоти внутри ее лона.
Я не позволяю себе думать даже дома. Едва начинает бомбить, набрасываюсь на Соню. Чувствую, что уже не ласкаю, а терзаю ее, но остановиться не могу. Пока сознание полностью не мутнеет, и меня не утягивает в режим глубокого сна.