Любимая для спонсора
Шрифт:
Степа берет Яночку под руку и пятится к выходу. Ну уж нет, я не отпущу их без объяснений.
– Стоять! Ты завтра же пойдешь к Антону Андреевичу и признаешься, что начистил Олежеку морду! Ты понял?
– Люб, я с ним сам разберусь, не надо, – касается моего плеча Миша. – Люб, давай поговорим. Пожалуйста.
– Я признаюсь, Любовь Викторовна, меня это самого мучит… вот так, – протягивает Степа, ударив себя в грудь.
– Олух! На хрена ты обещаешь? Меня же могут привлечь! – визжит Яночка.
Какая же она… пустая. Никчемная, глупая внутри и красивая до
– И привлекут. Я позабочусь об этом. Мне хватило ума записать ваше признание на диктофон. Если не пойдете в полицию завтра, я передам запись следователю. Она сыграет решающую роль в суде.
– Какая же ты сука! – визжит Януся.
Фу, как некрасиво… Ее лицо, несмотря на обилие косметики, становится бесцветным. Губы кривятся, а подбородок дрожит.
– Выметайтесь отсюда! Люб, я обещаю, что разберусь с этим, – не унимается Миша.
– Мы пойдем, Любовь Викторовна. Обещаю, что все завтра сделаем. Идем уже, курица, – а это бросает Янке, утягивая ее в сторону выхода.
Мы остаемся одни. В воздухе повисает невиданное напряжение. Даже дышать не получается. А я и не дышу… Захлебываюсь коктейлем чувств, так и не решив, как относится ко всему этому? Как верить после всего? Как? Я ведь ничего подобного не испытывала ни к кому… Выходит, снова ошиблась?
– Прости меня. Меня это так мучило. Наверное, хорошо, что ты узнала, – сглатывает Миша.
Вижу, что волнуется. Сжимает пальцы в кулаки и часто, поверхностно дышит. Не смотрит в глаза.
– Так что ты скажешь? Молчишь?
Его голос заставляет вздрогнуть… Я ведь вправду все это время молчала. Стояла, как вкопанная и пялилась на него.
– Ты жалел об этом? О том, что сделал?
– Да… И нет. Да, потому что даже в страшном сне не мог подумать, что ты ослепнешь. И нет… Потому что ты стала моей. На короткое время, не по-настоящему, но моей… Эдакий фантом. Я понял, Люб, что нельзя человека принудить. Можно завладеть его телом, но душой и сердцем – никогда… Больше не повторю своей ошибки. И ты права – наверное, я ничем не лучше Олежека. Прости… Мне очень жаль…
Миша разворачивается и, понуро склонив голову, уходит. Я замираю посередине опустевшего коридора. Шепчу в пустоту:
– Да, ты прав, Миша… Нельзя завладеть сердцем и душой, нельзя… Почему тогда тебе это удалось?
Вопрос растворяется в пыльной пустоте, словно его и не было…
Глава 24.
Глава 24.
Михаил.
– Сколько платят? – бросаю равнодушно, словно меня не колышет, что говорит агент.
Именно таким и должен быть проныра – лысоватым, сутулым, в дурацких очечках и стоптанных ботинках. Его жалко… Хочется выслушать и тотчас согласиться на все условия. Нервно бросаю карту на стол и повторяю вопрос.
– Очень много, Филин, – облизывается Аркаша, прижимая тощий потертый портфель к груди. Куда он только деньги девает? Наверное,
– А я не староват для таких соревнований? Противник – титулованный, молодой спортсмен с уймой спонсоров и всеобщей поддержкой. Его знают… А я…
– И тебя знают. И уважают. Твои ребята – чемпионы мира. Соглашайся, Михаил. Десять таких бильярдных клубов построишь, – презрительно бросает он, оглядывая стены клуба.
До завершения ремонта, как до Китая пешком, но мои постоянные клиенты уговорили открыть его раньше времени. Из соседнего зала доносятся звуки шаров и мерные шаги игроков. Пропитанный парами табака и кальяна воздух висит тяжелой тучей. Дышать нечем, но я глубоко вдыхаю и протягиваю, сгребая выигрыш со стола:
– Когда соревнования? И где? Аркаша, если ты и месяца мне не дашь для тренировок, я пас.
– Месяц есть. Соревнования будут в Мюнхене. Я настаиваю на том, чтобы ты бросил это все, – бросает он жадный взгляд на карты и фишки.
Удивительно, сколько человек может сказать, не проронив при этом ни слова… Одним лишь взглядом, ухмылкой, взмахом руки… Аркаше это удается на все сто.
– Не понял.
– В Ризе есть тренировочный лагерь. Я предлагаю тебе лететь туда и погружаться с головой в тренировки. Там соответствующее питание, дисциплина… Никакого пойла и сигарет.
– Боюсь, я не потяну, – честно отвечаю я. – Ремонт очень дорого мне обошёлся. Еще и… Неважно. Были другие траты.
Была операция Любы… Взятка ее мерзкому Олежеку. Мне пришлось заткнуть ему рот, чтобы сохранить Степу от тюрьмы. Наверное, я совершил глупость, поддавшись его словам? Он всю жизнь возле меня… И преданнее никого не было. Не желал он меня подставлять. Честно признался на допросе, что хотел помочь понравившейся девушке, а про мою куртку, накинутую впотьмах, не подумал… Излияния Степы даже на Антона Андреевича подействовали – он дул губы, тер подбородок, откладывал ручку, а потом снова сгребал ее со стола. Прятал документы в шкаф, ходил по допросной комнате, как недобитый зверь. Внутри него шла внутренняя борьба. Да и не хотел он возится с такой ерундой. Но Олег решил иначе… Сначала он требовал извинений, потом, когда Степа их принес, решил, что честнее и справедливее будет судебное разбирательство.
Я едва держал себя в руках, чтобы не добавить этому ублюдку. А потом понял, что он на мели… Грязный, кое-как одетый, тощий, он производил жалкое впечатление. Еще и избитый Степой… Ему и квартиру было не на что снять.
– Если официально зарегистрируешься, я найду спонсоров. На Филина многие поставят. Ты в очень хорошей спортивной форме. Похудел даже… Сушишься?
Сохну от любви, блять… Только все без толку. Не могу быть с Любой, и вою без нее… Кажется, стена между нами с каждым днем становится крепче. Недосказанность, обиды, пренебрежение, злые слова и глупые поступки. Все по кирпичику складывается, цепляется друг за дружку цементом жгучей боли или тоски… Она не может меня простить за подставу с Олежеком и Яной, я… Я снова боюсь поверить.