Любимая мартышка дома Тан
Шрифт:
Из тряпок на его спине торчала короткая стрела с тёмным оперением. Солдаты тупо смотрели на неё, не шевелясь.
У меня появилось несколько мгновений, чтобы оценить ситуацию и принять решение,– может быть, целых три щелчка пальцев.
Я стоял на наклонной черепице, которой здесь крыли не только сами дома, но и стены, разделяющие город, как игральную доску, на прямоугольники: стены между дворами и домами, а также кварталами.
Пока я находился здесь, можно было целых несколько мгновений не опасаться солдат, в чьих руках были только копья, но не луки. Но я не имел понятия, сколько ещё врагов разбежалось по всему дому, чем они вооружены и что стало с моей охраной.
Я попытался мгновенно окинуть взглядом темноту, с выступающими из неё круглыми очертаниями деревьев и изогнутыми, ребристыми поверхностями черепицы между ними. И увидел в свете луны невероятное зрелище.
На скате высокой крыши напротив замер странный силуэт – высокий, гибкий, в каких-то тёмных тряпках. Под луной отчётливо сверкали абсолютно седые, ничем не покрытые, растрёпанные волосы. Фигура, замерев под моим взглядом, стояла, по-кошачьи изогнувшись, высоко подняв зад. Потом сделала странный, грациозный прыжок вбок по крыше, приземлившись без единого звука за её углом, и исчезла из вида.
Сплю ли я, или наяву вижу героиню столичных страшилок – седоволосую ведьму Чжао, спрыгивающую по ночам с крыш и пьющую кровь людей и лошадей?
И тут до меня дошло, что в руке исчезнувшей с моих глаз ведьмы было оружие, по размеру не больше, чем заточенная железка карлика. Что-то вроде палки, более чем в локоть длиной, конец которой украшал прикреплённый поперечно небольшой лук. В общем, арбалет, по виду – охотничий: оружие, из которого можно стрелять одной рукой, хоть и на очень небольшое расстояние.
Этого зрелища, которое я наблюдал не более мгновения, мне хватило. Находиться в доме с исчезнувшей охраной, где по двору топчутся солдаты с копьями, а на крышах засели седые, но шустро скачущие арбалетчики, было попросту нельзя. В конце концов, не было никакой гарантии, что стрела, свалившая карлика, не была предназначена всё-таки мне, но пролетела чуть правее.
Надо было бежать.
На перезарядку арбалета уходит мгновений пять. Я использовал часть их для того, чтобы подняться на локоть вверх по наклонной черепице и бросить быстрый взгляд в передний двор и на ворота. Что ж, как и следовало ожидать, на песке двора чернело неподвижное тело, а у самых ворот, где ещё горела масляная лампа, можно было разглядеть второе. Моя охрана была уничтожена без единого звука, пока я сидел совсем неподалёку, в круге света – и буквально у ног засевшего на крыше седого арбалетчика, который при желании мог бы прочитать поверх моей головы крупные чёрные знаки рукописи.
Я повернулся и быстро пошёл – а затем побежал – по черепице. Побежал, падая, сбивая коленки, делая неуклюжие прыжки, – утешало то, что, являя собой столь жалкое зрелище, я хотя бы собью прицел неизвестному арбалетчику, если он, конечно, имел такие намерения.
С топотом пронёсся я по черепице стены, разделявшей внешний двор и передний сад, выскочил на боковую стену, отделявшую мой дом от стоявшего без хозяина соседнего владения. И двинулся по верхушке стены дальше, на восток, в сторону Восточного рынка имперской столицы. Бежать по черепице – особенно старой, выщербленной, заросшей травой и даже деревцами – было не так уж и трудно, если бы не одна проблема: при беге по скату одна нога всё время оказывается как бы поджатой, а тело клонится в сторону и шмякается животом на черепицу.
Я не толст, как большинство имперских жителей, гордящихся своими горообразными животами. Но я прожил в нашем прекрасном мире на удивление
И всё же я продвигался на восток. У моих ног меж ветвей дрожали оранжевые огоньки. Оттуда, снизу, слышался нежный звон струн, плыли пряные мясные ароматы из расположенных в глубине садов кухонь.
Вот девушка, на коленях склонившаяся перед сидящим у столика молодым человеком и наливающая ему вино из чайника среди мелькающих в свете ламп ночных насекомых.
А вот её молодой человек поднимает глаза и с изумлением видит балансирующего в полутьме между ветвей несуразного человека со вздыбленной бородкой, в запачканном домашнем халате, штанах западного покроя и разодранных сапожках.
Густой запах сандалового дыма от молчаливого храма Учителя Куна. Шёлковые флаги вокруг странно изгибающихся боков ступы храма Учителя Фо. Колонны храма Огня. Служители шаркают сандалиями и тревожно вглядываются туда, где я, как ночная птица, шуршу ветвями деревьев.
Ветви и огоньки, розоватые траектории летучих мышей, тихое фырканье лошадей во тьме.
Звенящая голосами цикад трогательная красота весенней ночи в городе, которого больше нет.
Прыжок со стены на белый песок пустынного проспекта, шириной в сто тридцать шагов. А не сдаться ли мне попросту в руки стражи с жалобой на вторжение в дом грабителей? Но, кроме карлика-убийцы, в мой дом вломились два имперских солдата. Это заставляло допустить вероятность приказа об аресте – и, соответственно, необходимости побега из столицы. А раз так, мне нужно сначала оказаться на нашем подворье, которое находится не так уж далеко – в четырёх больших кварталах – от дома. Значит – вперёд.
Крики городской стражи, взявшей, кажется, мой след, пока доносятся издалека. И можно даже подумать о том, что произошло.
А произошло почти то же, что с моим предшественником Мелеком, руководившим закупочными операциями нашего торгового дома в славной империи. Там, правда, охрана осталась жива. Но охрана эта не имела понятия, каким образом бедняга, отдыхавший, как и я, в охраняемом саду, был найден утром с головой, насквозь пронзённой через глаз каким-то странным тонким лезвием.
Теперь я хотя бы знал, что произошло. Но тогда никаких мыслей о том, что случилось и кому и зачем это понадобилось, у нас с братом не было. Мелек писал нам с братом письма – но никаких указаний на угрозу его жизни в них не имелось, если не считать загадочных строк о том, что «пришли странные и тревожные известия, которыми я займусь в ближайшее время, бросив на это всё силы».
Письмо это, скрученное в трубочку, залитое воском и утопленное в сосуде с кунжутным маслом, ещё качалось на боку верблюда, мерно шагавшего по Великому пути в штаб-квартиру торгового дома, а автор его уже лежал недвижимо, скрючившись на боку, среди пробуждавшегося сада, который теперь пришлось таким странным образом покинуть мне.
– Ну, и кого нам слать Мелеку на замену? – негромко спросил меня вскоре после этого брат, сидевший рядом со мной под зревшими на ветвях золотыми персиками.– Может быть… согласишься ты сам? Ты же любишь их столицу, ты говоришь на языке империи, и даже читаешь и пишешь. Здесь тебе, я знаю, стало скучно. А когда из империи такого размера приходят слова о «странных и тревожных известиях», после чего написавшего их убивают… В общем, тут как раз то, что тебя немножко подбодрит.