Любимец
Шрифт:
— Наверное, тебе еще вдалбливали, что мы — братья по разуму?
— Вы опустились на тарелочках и помогли нам очистить реки и воздух. Иначе бы мы все погубили.
— Кто вас знает, — сказал спонсор рассеянно, — может, и выжили бы. Вы слишком живучие.
— Значит, вы не братья по разуму?
— Братья, братья, — сказал спонсор. — Но от этого никому не легче. Когда сталкиваются два вида живых существ, которым положено разделить между собой экологическую нишу, один из видов обречен на
— Значит, вы прилетели не для того, чтобы нас спасать?
— Официально, для Федерации, мы вам помогаем. Но сомневаюсь, что хоть кого-нибудь мы обманули. У кого есть глаза, тот может увидеть, что мы живем здесь, потому что наша планета перенаселена и нам нужно жизненное пространство. Сами низведя свой дом до ничтожества, мы нуждаемся в ваших полезных ископаемых и иных товарах — не для того, чтобы делиться с вами, а чтобы их увезти. И чем больше мы укрепляемся здесь, тем меньше вы нам нужны.
— А почему вы нас с самого начала не убили?
— Разумный вопрос. — Спонсор отодвинул кастрюлю с похлебкой и откинулся в своем кресле. — Но для того, чтобы заняться всерьез поголовным уничтожением людей, нам пришлось бы слишком очевидно и натужно охотиться за вами, как за тараканами. Вы же страшно живучие. У нас для этого не было ни сил, ни возможностей. Разумнее позволить вам вымереть самим по себе.
— И вы об этом так спокойно говорите? — Я рассердился на эту бесчувственную тушу.
— А почему я должен переживать? Когда вы строите в лесу дом, вас не волнует судьба птиц, которые жили на ветвях срубленных деревьев, или жучков, которые питались их листьями.
— Разве можно сравнивать? Мы же разумные!
— Где начинается разум? У нас больше вашего опыт общения с существами различных миров. И я утверждаю: граница между разумом и неразумностью еще не определена. Вы же, люди, скорее всего неразумны. У нас бытует такое мнение. — Он был весь — знак улыбки.
— А если я не соглашусь?
— Кто будет тебя спрашивать, любимец?
— Я убил одного из вас!
— Ах ты, мерзавец! — Тяжелая лапа опустилась мне на голову, и спонсор резко, чуть не оторвав ее, поднял меня за волосы. От боли из глаз у меня полились слезы. Но спонсор не думал о том, что мне больно.
— Ты противен и кажешься опасным, — продолжал он. — Лишь любопытство заставляет меня продлевать твою ничтожную жизнь.
Он отбросил меня, я упал, ударившись головой о ножку стула.
— После тебя надо руки мыть, — сказал он с искренним презрением. — Ты воняешь, как и все люди!
— Я уйду отсюда, — сказал я, поднимаясь с пола.
— Никуда ты не уйдешь, — сказал спонсор. —
Почесав голову — корни волос все еще болели, я наклонился, собирая с пола мою одежду.
— Это еще что такое? — спросил спонсор.
— Я буду ходить одетым, — сказал я.
— Кто тебе разрешил?
— Я всегда хожу одетым. А здесь мне неудобно ходить голым. Если бы я был ребенком, то я бы пережил. А я уже взрослый мужчина.
— Какой ты мужчина!
Сийнико приподнял свою слоновью ногу и толкнул меня. Я вылетел из комнаты, открыв спиной дверь.
Но своей одежды не выпустил из рук.
Дверь в кабинет Сийнико закрылась.
Я отдышался, натянул штаны из грубой кожи, в которых я выходил на бой с «Белыми Неграми». Рубаха моя была разорвана. Я оторвал рукава и надел ее. Главная радость ждала меня, когда я провел по боку — узкие потайные ножны сохранили в себе тонкий нож, доставшийся мне от Гургена. По крайней мере, если они захотят со мной что-то сделать, я смогу отбиваться и нанести болезненную рану даже самому большому спонсору.
Одевшись и почувствовав себя человеком, я вышел на газон.
День был прохладным, но мы, любимцы, привыкли к холодам. Дул ветер, который нес в себе подвальную сырость. С дубов слетали желтые листья.
По лестнице из особняка сбегали малыши. Только что кончился обед. Я не пошел к главному корпусу. Я решил выяснить, легко ли убежать отсюда.
Я вошел в дубраву, деревья там были старые, стояли они вольно, как колонны в громадном зале. Земля под дубами была устлана рыжими и бурыми листьями.
Вдруг я увидел странную паучью фигуру — когда я подошел ближе, то угадал Леонору. При звуке моих шагов она испуганно выпрямилась и прижала к маленькой обнаженной груди горстку желудей.
— Кушать хочется? — спросил я как можно мягче.
— Очень хочется, — призналась девушка. — Только нельзя, не разрешают.
— Я никому не скажу, — пообещал я. — Ешь. А на кухне я поговорю.
Девушка вдруг застеснялась — или не поверила мне, но она поспешила прочь из дубравы, зажав желуди в кулаках.
Я прошел рощу и очутился у высокой проволочной ограды. Конечно, я мог бы с помощью моего ножа разрезать проволоку, но я не знал, не пропущен ли сквозь проволоку ток. Надо будет узнать.
Господин Сийнико позвал меня гулять, когда солнце уже село за деревья.
— Только не думай убежать, — сказал он. — Ничего у тебя не выйдет. В проволоке ток.
Мы дошли до особняка.
— Ты хочешь посмотреть на новое поколение малышей? — спросил он.
— Я уже видел.
— Кто тебе разрешил?