Любимец
Шрифт:
Я шел к выходу и думал: как хорошо, что я увел отсюда Леонору с Арсением. Иначе бы мы все погибли.
Я подошел к входной двери и замер.
У меня не было плана, что делать дальше.
Отнести тело девочки к спонсору? Обвинить его в убийстве? И что же? Сила их заключалась в том, что смерть кого бы то ни было из людей не могла быть причиной боли или хотя бы стыда. Чем меньше останется людей, тем свободней.
Я принесу ему девочку, а он убьет меня сам, потому что теперь я знаю, как они убивают. Он меня все равно убьет.
Отправиться в лабораторию
Они не чувствуют и не почувствуют раскаяния, потому что они исполнили приказ и сделали все правильно.
Я держал на руках легкое тело птицы и понимал, что теперь у меня есть в жизни только один путь — путь вражды и ненависти к спонсорам. И не потому, что они жестокие и бессердечные, среди них были разные, а потому, что, как оказалось, впереди есть лишь два пути — либо на Земле остаются люди, либо на Земле будут жить спонсоры со своими любимцами.
А раз так, то отныне я не принадлежу себе. Я должен найти союзников, потому что не может быть, чтобы я был на этой планете совсем одинок. Должны быть у меня друзья и соратники! Но, наверное, не Маркиза с Хенриком, которые замечательно устроились, а какие-то иные, мне еще незнакомые люди.
…Я спохватился, что стою у закрытой двери и держу тело Маруси, завернутое в одеяло.
Я вернулся в свой бокс, осторожно положил Марусю на матрас, попросил у нее прощения за то, что ухожу от нее. Потом взял одеяло и раза два сильно встряхнул его, чтобы изгнать из него остатки газа, свернул в скатку и обмотал себя. Так было лучше, чем держать одеяло в руке или под мышкой. Потом я взял несколько сухарей, недоеденных моими питомцами, и рассовал по карманам штанов. Белый халат я тоже взял — он может пригодиться.
Я должен был сейчас же, пока они не пришли проверять, хорошо ли убили меня, пока не начало светать, уйти из питомника.
Я приблизительно представлял, как это можно сделать, потому что за прошедшие недели не раз мысленно убегал отсюда.
В дубраве, в самой гуще кустарника, под колючей проволокой, которая всегда находилась под током, был прорыт собаками ход. Наверное, это случилось еще до того, как по проволоке пустили ток — по крайней мере, с собаками ничего не случалось. Я сам видел, гуляя в дубраве, как собака осторожно, будто чуяла ток, пролезла под проволокой и умчалась в лес, наверное, на свидание.
Иного выхода у меня не было.
Луна зашла, и я потратил несколько минут, прежде чем нашел в темноте этот подземный ход. Я улегся возле него и стал его углублять, потому что для меня он был узок.
Я выкидывал землю из хода, сам постепенно углубляясь в него.
Внезапно сзади над моим боксом загорелся свет. Затем зазвенела колокольная дробь. Я догадался, что спонсор пришел ко мне в бокс поглядеть на мой труп, ибо он был основательным ученым и привык проверять действия людей, которым никогда не доверял.
Кто-то пробежал по поляне, сзывая собак.
Заметались, путаясь в густых ветвях дубов, лучи прожекторов. Я понял, что сейчас они будут искать меня и у них хватит челяди, чтобы действовать сразу везде: и в особняке,
Я начал рвать ногтями и отбрасывать назад землю.
Голоса приближались — охранники шли вдоль ограды.
Дольше копать я не мог — надо рискнуть!
Я закинул на ту сторону одеяло и халат. Потом медленно, головой вперед пополз в яму — главное, чтобы прошел живот. Я отталкивался руками, и провисшая проволока была всего в сантиметре от моего лица.
Голоса были почти рядом.
Но они опоздали — я уже на свободе!
Я сделал было шаг, поднялся, отряхнулся.
И тут понял, что я не один. Кто-то молча, стараясь не дышать, проползал в тот же лаз.
Это было невероятно. Неужели меня выследили?
Нет — это был кто-то маленький.
Собака?
— Кто здесь? — тихо спросил я.
— Это я, — ответил Арсений. — Потяни меня за ноги, а то я слишком медленно ползу.
Я потянул мальчика на себя.
Я ничего не спрашивал у него — потому что в нескольких шагах от нас засверкали лучи ручных фонарей. Послышались голоса.
Я подхватил под одну руку одеяло, под другую — малыша и побежал в чащу. Я спиной чувствовал, что они нашли проход в заграждении и громко переговариваются — потому что, прежде чем лезть по моим стопам, они наверняка выключат электричество. Значит, у меня пять минут форы…
7. Любимец в лесу
Они гнались за нами несколько километров. Им было лучше, чем нам, — у них были фонари. Но мы успевали залечь, затаиться в чаще, главное — быть неподвижными. Если ты неподвижен, с вертолета тебя не разглядеть. Я устал нести малыша. Хоть он был маленьким, но оказался очень плотным и тяжелым. Он почувствовал, как мне тяжело, и сказал:
— Я сам побегу. Я хорошо бегаю.
Я опустил Сеню на землю. Он был бос, а земля — холодная, мокрая.
— Ничего, — сказал он, — я больше не простужусь. Ведь когда бегаешь, то тепло, правда?
Нам надо было отыскать какое-нибудь место, чтобы затаиться. Но я не знал, конечно, окрестностей питомника, к тому же нас гнали, как охотники гонят дичь.
Мы вышли к небольшой речке, над которой нависали ивы, уже выпустившие сережки. Я скорее догадывался, чем видел. Месяц был узок и давал слишком мало света. Я все время боялся, что малыш ушибет или порежет ногу, мне-то было лучше — на мне были башмаки, еще старые, гладиаторские.
Чуть ниже по течению речка разливалась широко и негромко журчала по камням — там был брод.
— Давай я тебя перенесу, — сказал я.
Сеня засмеялся.
— Я люблю воду, — сказал он. — Ты иди там, а мне лучше перебраться здесь.
И прыгнул в речку, в глубоком месте — и пропал с глаз — лишь круги по воде.
Я сначала испугался — потом вспомнил: ведь мой малыш — рыбка.
Я снял башмаки и пошел вброд. Камни попадали под ступни, они были острыми, и было больно. У того берега неожиданно стало глубже — я провалился по пояс, и пришлось поднять над головой мои пожитки. Сене, который уже перебрался на другой берег, это показалось очень смешным.