Люблю трагический финал
Шрифт:
Очевидно, те же очищающие изменения произошли не только во внешности Федорыча, но и в его мозгах…
Потому что, подумав, Федорыч распахнул свои бледно-голубые глазки (вот ведь сила преображения — даже у глаз Сивого вместо прежней неопределенной мутноватости появился цвет!) и твердо сказал:
— Могу.
Золотоволосая встревожила его новостью о том, что один из бомжей, лазавших на чердак, оказался жив…
Нет, сам он не боялся кары. Он, напротив, чувствовал себя отлично, уверенно, как никогда. Как
Но если бы чердак нашли — это означало бы расставание с Джульеттой. Фу… То бишь Виолеттой! Виолеттой Валери — прекрасной куртизанкой, погибшей от несчастной любви и неправильного, нездорового образа жизни.
Поэтому он все продумал.
Он уже видел этот чистый сильный огонь, окружающий Утес Валькирии… Вообще «Кольцо Нибелунгов» редкость в мировом репертуаре…
Это была бы сильная вещь. И идеальное преступление.
Пламя — радостное, очищающее… Ничто так не завораживает его душу, как вид огня.
Только бы не вмешался случай…
Свет фар с трудом разрезал непроглядную ночь, и Анин водитель пристально вглядывался в дорогу, совершенно забыв о своей спутнице.
В общем, Аня была ему благодарна за то, что он не стал ни о чем расспрашивать ее… После откровений Федорыча она чувствовала себя совершенно убитой… Под стать самому Лагранжу. А Сергей вообще в эту встречу выглядел особенно грустным, подавленным, ушедшим в себя.
Самой же Анне, безусловно, нужно было время, чтобы прийти в себя и придумать, как помягче, потактичнее рассказать ему о том, что она узнала от Сивого… Исходя из того, что поведал ей бомж, это было совсем не простой задачей.
«О чем он, интересно, думает? — Аня смотрела на Лагранжа. — О Джуле? Послушал бы он Сивого — что с ней стало…»
Но проникнуть в мысли своего спутника Светловой было явно не под силу…
Анна припомнила свои занятия психологией… Хорошо бы загадать ему тест… В одном из тестов есть, например, такое задание: опишите, на берегу какого водоема вы хотели бы жить. Тест, кстати сказать, очень точный…
Казалось бы: люди, зачарованные рекламными роликами (райское блаженство — это, конечно, «Баунти»), непременно опишут стандарт «счастливого потребителя»: море, желательно Карибское, пляж…
Так нет. Вовсе нет. Что можно сказать, например, о человеке, который описывает, и с большим удовольствием, как идеальное местожительство — берег темного крошечного прудика, вязкого, илистого, затянутого ряской?
Сказать можно только то, что мальчиком он рос в семье с жестким тираническим укладом, в железных, установленных родителями рамках. Для него это уже привычное, даже по-своему комфортное состояние, другого он бы уже и не хотел. И при этом, будучи сам жестко подавлен и регламентирован, он в отношениях с другими людьми (одно с другим четко увязывается) стремится к тому, чтобы самому подавлять, властвовать, навязывать достаточно грубо свою волю.
Ну что бы родителям было не заглянуть в этот прудик… Так нет же, скорее всего даже элементарной попытки разобраться в потемках детской души, по всей видимости, не было.
Вода — так считается — это очень близко к образу души. И люди, которые мечтают не о вязком заросшем прудике, а о, скажем, безграничном морском просторе, не затемненном тучами, мечтают о воде прозрачной до дна, просматриваемом открытом пространстве береговой линии… В общем, если такой человек повстречался, лучше его больше из виду не терять.
— Сережа, понимаете, я ведь вас совсем не знаю, — робко начала Светлова, — расскажите хоть немного о себе… Если можно, конечно… Если, конечно, ваша жизнь не сплошная тайна….
— О себе? Ну что ж… — Лагранж усмехнулся. — Пожалуй, стоит рассказать… К тому же моя жизнь не сплошная тайна и вообще — не тайна… Вот как раз одна давняя история вертится в голове, извольте… Послушайте… Дорога-то длинная. Правда, и история, к сожалению, не очень веселая.
…Каждый раз, когда он возвращался к этим воспоминаниям, все, что случилось с ним тогда, в юности, вставало перед глазами так четко, до мелочей ясно, что становилось понятно: ему никогда, никогда от этих воспоминаний не избавиться. Он считал то, что случилось с ним тогда, самой темной страницей своей жизни, корнем, основой всех злоключений… Хотя юношескую любовь, даже несчастную, обычно принято считать светлой… Но в его случае было иначе…
Говорили, что ее мать была отличной портнихой. Будто бы время от времени мамаша ездила в город, привозила оттуда стопку модных журналов и шила дочке ладно сидящие стильные юбки и джинсы.
Может быть, поэтому, когда Кристина — так ее звали, — продав молоко (а девочка два раза в неделю приносила отдыхающим молоко на продажу), вышла из дверей дома отдыха и присела на длинную скамейку возле теннисного корта полюбоваться на играющих, она ничем не отличалась от стильных московских девочек, к которым он привык.
И все-таки была она особенной. Настолько, что он уже не смог отвести от нее взгляда.
— Девушка, а девушка, а вы из какого номера? — Рядом с ней на скамью сразу уселся его приятель, закадычный друг Андрей. (В том далеком августе родители впервые в жизни отпустили их отдыхать на юг, в дом отдыха, одних!) — Почему я вас еще не видел? — продолжал приставать к ней Андрей.
— Я… В общем-то, я…
Он сразу понял тогда, что девушка растерялась.
Очевидно, она хотела сказать, что вовсе даже не живет ни в каком номере, что она просто принесла молоко. Но почему-то застеснялась. Очевидно было, что ей неловко стало признаваться самоуверенному усмехающемуся москвичу, что она не живет в доме отдыха — в номере с ванной, а ютится в беленном известью домике у моря, где вместо ванны вода из колодца, такая ледяная по утрам — бр-р! — хоть и живут они на самом юге.
— Вряд ли вы угадаете, — вместо долгих объяснений ответила Кристина.
Наверное, это было нехорошо, что она не стала разубеждать его друга. Не сказать правду — это ведь еще не значит соврать? Однако получилось, что она оставила Андрея в заблуждении…
То есть она умела лгать. И ему уже тогда следовало бы насторожиться.
Но он не насторожился — он смотрел на нее, смотрел уже во все глаза, как зачарованный…
— Попробую отгадать… Я ведь, признаться вам, страшно догадлив! — продолжал наступление-знакомство его нахальный приятель.