Люблю. Ненавижу. Люблю
Шрифт:
– Пошли, Бобби, старина! – кивнул Шипп.
Кабысдох поднял ухо, откинул шматок, с которым играл, в сторону и потрусил за агентами.
Выпив, они долго ругали начальство...
– Слушай, а где они могут скрываться?... – Агенты снова перешли на разговор о пропавших Хавере и Лихуте.
– Нигде, – ответили оба в унисон и замолчали.
– Почему? – первым не выдержал Фуат.
– Они бы дали о себе знать – если бы были живы. – Шипп смотрел на пивную пену, и ему хотелось спать – ночь за рулем давала о себе знать.
– Тоже верно, – согласился Фуат, представляя себя на месте пропавшего полковника Хаверя. – Какой смысл им молчать?...
– Если только в «дипломате» фельдъегеря не лежало тридцать килограммов отборных бриллиантов, – вдруг задумчиво произнес агент Шипп.
– И что?...
– Эти двое вполне могли махнуть на Багамские острова – с тридцатью килограммами бриллиантов, – устало вздохнул Шипп и покосился на лежащего у ноги кабысдоха. Тот делал вид, что спит, забыв про гуляющий хвост... Остатки собачьего ужина лежали на газетке под столом и привлекали мух.
Агенты расплатились и вышли из бара, кабысдох устало ковылял следом. Они сели у реки, был вечер... Изредка перебрасываясь словами, они размышляли, таял сигаретный дым, с пляжа звучал новейший эстонский мегашлягер:
«Шпроты!!! Шпроты!!! Шпроты!!!» – повторял и повторял певец, томно начиная и залихватски заканчивая.
Девичий смех и удары мяча неподалеку на некоторое время отвлекли агентов от их непростых дум.
«Истинная красота мужчины – не во внешности!» – глядя на свое отражение в реке, думал агент Шипп, возвратившийся с размазанной губной помадой на щеках и преисполненный гордости; Фуат же думал о Сандрин, а собственная внешность его не волновала уже года четыре. Фуат думал о том, что так и не смог сказать ей о своих чувствах.
«В чем проблема?» – задавал и задавал себе вопрос агент Фуат. Задавал и задавал...
Кабысдох залез в будку и ворочался.
– Я тут слышал... разговор про руку, – вдруг вспомнил Фуат.
– Где? – оторвался от созерцания себя в реке агент Шипп.
– В заведении для любителей клубнички, – медленно сказал Фуат. – Общепит такой.
– Да, я туда заходил... как-то. – Агент Шипп вздохнул. – А кто говорил?... Негр?... Тот самый?... Ага, значит, так...
Этой же ночью они обыскали жилище Растамана и Колпастиковой, но никакой руки не нашли. В холодильнике Растамана было пусто, под кроватями шевелилась пыль, а на стене сидел паук и наблюдал за агентами все время их пребывания в квартире Растамана. Любвеобильная парочка каталась где-то на старом «Линкольне» с прикрученной проволокой дверью и об обыске не подозревала...
«Хотел бы я знать... на какой икс понадобилась кому-то – эта самая рука-а-а?» – повторял и повторял паук, пока не забыл через пару дней любимую фразу агента Шиппа.
Побег
Два маленьких хутора неподалеку от Тапы – примерно километрах в двадцати, – таких хуторов в Эстонии тысячи полторы.
На большем хуторе живет цыганская семья из пяти поколений, а хутор поближе занимает тот самый Мозес, по кличке Нахал, с женой и сыном. Хутор записан на его жену как наследственный и называется просто и без затей – «Свинарник Эльзы». Судя по названию, здесь когда-то разводили свиней, но те времена, похоже, канули в Лету навсегда.
Плохое и хорошее одновременно слово – «навсегда», – оно не относится к людям.
Май выдался жаркий, на хуторе Лео Мозеса было тихо и пустынно. Мозес с женой уехал еще с утра, и некому было услышать, как в закрытом погребе идет возбужденная беседа меж двумя людьми...
В погребе было сухо, темно и душно, пахло немытыми телами и испражнениями из ведра.
«Фельдъегеря Орлова сопровождал полковник ГРУ в отставке Виктор Хаверь» – из розыскных документов контрразведки...
Так вот, этим утром пожилой полковник в отставке был все еще... жив и здоровехонек, исключая, конечно, хромоту, которую получил во время падения хвоста «Боинга» на дом на краю болота.
– Мне надоело их кормить, Мозес, – сказала три дня назад про полковника Хаверя и вора Лихуту супруга Мозеса – Хэльга.
Полковник Хаверь это слышал, и память вдруг стала возвращаться к нему – обрывками, кусками, незнакомыми на первый взгляд образами и картинами из прошлого – причем такими яркими, что у полковника заболела голова.
А надо вам сказать, Хаверь всю жизнь обладал недюжинной силой, и открыть для него подвальный люк оказалось лишь делом двадцати минут – после того как хозяин хутора уехал...
– Уходим красиво, – повторял Хаверь, пока выбивал люк кулаками...
И они вылезли из погреба на волю, подтянувшись. Волей оказалась – кухня Мозеса, пустая в те минуты... Они долго привыкали к дневному свету, от которого сразу же заломило голову и из глаз потекли обильные слезы.
Через какое-то время оба взглянули друг на друга и, не сговариваясь, бросились искать еду! К счастью, в холодильнике Мозеса лежали копченое сало и початый круг домашней колбасы. А на краю стола, покрытый полотенцем, лежал вчерашний хлеб... Через пятнадцать минут бывшие пленники уже переодевались в старую одежду Мозеса, которую нашли в шкафу у самой двери.
– Помыться бы не мешало бы, – вздохнул Хэнк Арнольдович Лихута, разглядывая заросшего и чумазого двойника в хозяйском зеркале.
Полковник в отставке Хаверь резко бросил:
– Держи, дружище! – И протянул Лихуте около ста крон, что составляло половину из найденных в доме денег.
Лихута задумчиво взял и, не считая, сунул в карман пиджака Мозеса. Надев его, он сказал лишь одно слово:
– Сносно!
Так, за какие-то сорок минут, пленники сбежали с хутора Мозеса, оседлав ржавый мотоцикл «Дукатти» хозяина... Первыми, кто их увидел за полгода отсутствия среди людей, были хуторские цыгане, обитавшие неподалеку.
– Ца-а-а... Ца-ца-ца! – плюнула вслед им столетняя бабушка Нозя. – Щоб у вас повылазило изо всих мест! Распугали всих кур!.. Черти неправославные!!!
Что первым делом сделали бы вы, сбежав из плена?... Подумайте, напишите на бумажке и пришлите мне...
Нет, Лихута и Хаверь не поехали в полицию и не попытались перейти русско-эстонскую границу темной ночью по сырому оврагу в районе села Пыталова... Они просто поехали – в никуда... Потому что через две недели после падения на тапское болото забыли о себе все, за исключением какой-то ерунды (причем у каждого – ерунда была своя). Забыли, кто они, что они, зачем они и – откуда и куда течет их жизнь в общевселенском смысле...