Любовь цвета боли 2

Жилинская Полина

А потом с неким замиранием сердца смотрю, как молодая мамочка, устроившись в мягком плетеном кресле, кормит малышку и, чуть покачиваясь, напевает колыбельную.

??????????????????????????— Я не представляю, как раньше жила без нее, — поддавшись порыву, откровенничает Маша, глядя на младенца с неимоверной нежностью во взгляде. — Хочешь подержать?

Неуверенно киваю и беру крохотный сверток, разглядывая розовощекое детское личико.

— Такая маленькая, — улыбаюсь малышке, нахмурившей грозно бровки и всё еще причмокивающей губками.

Покачивая

Лию, хожу по комнате, пока Маша копошится в ванной. Такая крохотная, что у меня дрожат руки от легкой волны трепета. В детской едва уловимо витает ни с чем не сравнимый аромат молока, сливок и сахара. Наверное, это так здорово — быть мамой. Заботиться о маленьком человечке, смотреть, как он растет, радоваться первому зубику, гордиться первым шагом. Быть для кого-то пристанищем, тихой гаванью, где всегда ждет любящий взгляд и теплые материнские руки.

— Уснула, — говорю показавшейся из ванной Маше и осторожно кладу малышку в кроватку. Натыкаюсь на изучающий женский взгляд.

— Вы серьезно поругались, да? — с грустью спрашивает она. — Ты меня прости, если я лезу не в свое дело, но Макар… я правда никогда не видела его таким счастливым, как в тот вечер. Он так смотрел на тебя… — лицо озаряет милая улыбка. — Влюбленно.

— Не сложилось у нас, — отвечаю размыто в надежде, что дальнейших расспросов не последует.

— Жаль, — тяжело вздыхает. — Но даже несмотря на это, мы можем дружить. Правда?

Ну что за наивная простота.

— Конечно можем.

— Отлично! — восклицает Машка, кидаясь обниматься. — Мне так не хватает общения, ты себе не представляешь! Кстати, — выйдя из детской, оборачивается. — Мне тут сертификат подарили в один ну очень крутой массажный салон. Там такие феи с золотыми руками работают, нужно обязательно сходить. Ты как на это смотришь? Обертывания, масочки… — понижает голос и тянет мечтательно, прикрыв веки.

— Позитивно смотрю. Осторожно, ступенька, — хватаю за локоть, удерживая от падения юную мечтательницу.

И прирастаю к полу, слыша с первого этажа голос, от которого у меня все волоски на теле встают дыбом, а сердце загнанно бьется где-то в горле.

Дура! Какая же я дура! Развеялась? Отдохнула? Корю себя на чем свет стоит, впиваясь влажными ладонями в перила лестницы.

Господи, ну почему? Мне ведь только стало чуть легче. Я не могу. Я не готова. А у самой по телу теплые волны от его голоса.

— Оль, — зовет меня Машка, замерев посреди лестницы. — Всё хорошо? Ты так побледнела. Сильно.

Нехорошо мне. Очень нехорошо. Чувствую себя жертвой, загнанной в капкан, и ноги трясутся так, что шагу ступить не могу. А голос Макара всё ближе и ближе, слышу приближающиеся шаги. Он идет на второй этаж! Паника окутывает с ног до головы. Гул в ушах, перед глазами мушки, я вся покрываюсь холодным липким потом. Сейчас я увижу его. Увижу. Секунда, две, три — наши взгляды встречаются, на задворках сознания слышу Машкин крик, топот ног, и меня поглощает вязкая темнота.

Прихожу в себя, лежа на чем-то мягком. Надо мной

с обеспокоенным выражением на лице склонился Павел Борисович и Нина.

— Тихо, тихо — удерживает меня за плечо от попыток встать Павел Борисович. — Давай без резких движений пока обойдемся. Нам повторные обмороки ни к чему. Правда?

— Матерь Божья, Оля. Ты так нас напугала, — заламывает горестно руки Нина. — Ты когда в последний раз ела нормально? Это из-за голода? Смотреть страшно, худая какая.

— Не тараторь, — осаживает супругу Павел Борисович. — Дай ей в себя прийти.

Воспоминания обрушиваются лавиной, и я в панике верчу головой по комнате, отыскивая взглядом Макара. Выдыхаю с облегчением, ведя дрожащей ладонью по пересохшим губам.

— Нина, принеси воды, а я схожу за тонометром, — поднимаясь с кровати, говорит Павел Борисович. — А ты, Оленька, полежи.

Остаюсь одна, растерянно обводя чью-то спальню взглядом. Приехала в гости, называется, переполошила весь дом своим обмороком. Это из-за стресса. Всего лишь стресс. Виски раскалываются противной болью, очень хочется пить, во рту словно пустыня. Что мне теперь делать? Я не вынесу! А сама стону в голос, до боли кусая губы, от понимания, что опять невыносимо тянет в груди и до сводящей с ума дрожи хочется увидеть Макара. От мысли, что он где-то здесь, совсем рядом, глупое сердце ускоряет ход, с громким стуком ударяясь о ребра.

Я не слышу, как открывается дверь, но чувствую его присутствие кожей. Табун предательских мурашек и родной, чертовски вкусный аромат цитруса и сандала. Макар застывает на месте, не дойдя до кровати пару шагов. Напряжен, руки в карманах брюк, рукава белой рубашки небрежно закатаны, волевой подбородок покрыт щетиной, губы сжаты в плотную линию… Смотрит настороженно и обеспокоенно.

Задержавшись на лице, его взгляд скользит ниже, и по тому, как хмурится, понимаю, что увиденное ему явно не по душе.

— Я… — голос хриплый, царапающий. Прочищаю горло, пытаясь выдавить связные слова, так как стоит мне издать малейший звук, мужской взгляд тут же уставляется на мои губы. — Я не знала, что ты тоже… приедешь.

— Получается, «сюрприз».

Не пойму, то ли шутит, то ли серьезно, потому что лицо мрачное и дышит часто. И смотрит. Так смотрит… Как всегда смотрел — с жадной решимостью и диким голодом. Будто я сладкая конфета, которую очень хочется, но нельзя. Пока нельзя.

— Феерическая реакция, Оль.

Отвожу взгляд и, сама того не замечая, нервно цепляюсь пальцами за покрывало.

— Это не на тебя, — что я несу.

Идиотка.

— Ну да. Решила прилечь, отдохнуть. Внезапно, — медленно обходит кровать и опирается о стену, скрещивая на груди руки. Прямо напротив меня. — Что с тобой происходит, маленькая? — тихо, в голосе скользит нежность и забота.

А меня от его «маленькая» словно током бьет. Наотмашь. В самую душу. Сглатываю тяжело и моргаю часто, низко опустив голову. Чтобы только не заметил, что разреветься, готова и как безумно скучала.