Любовь и ненависть
Шрифт:
женой - и тогда встречи с Сонечкой, ради которой я торопился
к Гольцеру, не бывать.
Сонечка...
На какое-то время она вытеснила из моего сердца Еву и
даже Ирину. Впрочем, с Ириной я не имел возможности
встретиться сегодня, сейчас, а Сонечка, совсем юная, хрупкая,
с каким-то странным затуманенным взглядом, сидела подле
длинного низкого столика, обнажив круглое белое колено,
зябко куталась в пуховый платок, курила сигарету, медленно,
как-то
маленькое кофейное блюдечко. Визжала музыка, и. стараясь
ее перекричать надорванным голосом, Степан Михалев, этот
пустой резонер, сальными хохмами забавлял трех
киностатисток, каждая из которых мечтала стать звездой
первой величины. Они была слишком стандартны в своей
вульгарности, эти беспечные и безотказные кинодевчонки, не
похожие ни на Еву, действительную, неподдельную кинозвезду,
ни на Соню, которая не имела и не желала иметь ни
малейшего отношения к экрану. Она не сошлась с теми тремя
и весь вечер держалась обособленно, чужой и независимой.
Ни на кого не обращала внимания, даже на Гольцера, а на
меня смотрела ожидающим взглядом в упор, долго не отводя
больших глаз, которые то вспыхивали каким-то зеленым огнем,
то вдруг остывали. Я глядел на нее с любопытством и, как
всегда, много и охотно пил, ощущая, как кровь разносит по
телу приятное тепло. А она, не в пример тем трем, которые
спешили нарезаться, пила мало, и я не принуждал ее.
Наум Гольцер, как всегда, был без причины весел,
самонадеянно и беззаботно сообщил, что его пьеса "Хочу быть
порядочным" принята театром к постановке.
– Зачем такое претенциозное название? - заметила
Соня, округляя глаза.
– Не претенциозное, а кассовое, надо соображать,
девочка, - язвительно пояснил Наум, сверкая желтыми
белками. Человек он недалекий и, как все ограниченные люди,
самолюбив и заносчив.
– А чего ты яришься - Соня права... Название
действительно глупое, - осадил я.
– Зритель скажет: ну и будь
порядочным. Кто тебе не дает? А я, мол, подожду в театр
ходить, пока ты станешь порядочным. Вот тебе и кассовое
название.
Наум побагровел, лицо его сделалось каменным. Он
обиделся. Ему вообще нравилось обижаться на людей,
которые якобы не хотят платить ему за услуги. С минуту он
внушительно молчал, потом, точно очнувшись, выпалил
залпом:
– Да как вы не понимаете психологию зрителя? Он любит
все экстравагантное. Представьте себе: афиши кричат - "Хочу
быть порядочным". На, афише
кому не любопытно посмотреть на юнца, вдруг ни с того ни с
сего загоревшегося таким анахроническим идиотским
желанием? А может, он врет. Может, это только фраза - хочу
быть порядочным, как антитеза. Черт его знает.
– И в жестах и
в словах его было что-то торопливое, взъерошенное, не
собранное.
Мы удалились с Соней в другую комнату. Соня
остановилась у дверей, потом внезапно, точно предвосхищая
мое желание, прильнула ко мне, обхватила мою шею и молча
страстно поцеловала меня. В ее поступке было нечто
многообещающее.
Я запер дверь. Соня молча осматривала
полуосвещенную торшером комнату. Здесь же стоял
ломберный столик с бутылками коньяка и вина, с вазой
фруктов и пачкой сигарет. На нем лежала и кожаная папка,
завещанная мне Двином, и подмывала мое любопытство
заглянуть внутрь. Но это потом. А сейчас я любовался
Сонечкой, ее матовой кожей, красивым молодым телом. При
неярком зеленовато-лимонном освещении она сама излучала
нечто загадочно-романтичное. Но главное в ней - глаза, точно
вся она состояла из этих глаз. Я налил себе коньяку, а ей вина.
Она отхлебнула один глоток и попросила меня послушать ее
стихи.- Ради бога. Я с удовольствием послушаю, - сказал я.
Она читала спокойно, без надрыва и внешнего эффекта,
тихим, ровным голосом. Стихи как стихи, ничуть не хуже тех,
что мы печатаем из номера в номер, рифмуя "струны" и
"страны". О чем ее стихи, я не запомнил. Лишь две строки
застряли в моем мозгу:
И шептала, гладя волосы:
– Гладиолусы, гладиолусы.
Я обещал их опубликовать в ближайшем номере
"Новостей". По-моему, ее это не очень обрадовало. Она была
какая-то отсутствующая, равнодушная.
Я спросил ее - кто она и что.
– Я? А Наум тебе не говорил?
– спросила она в свою
очередь.
– Я в ансамбле "Венера". Слышал такой?
– Популярный, современный, сверхоригинальный. Ну еще
бы, кто в наше время не слышит "Венеру", победно
завоевавшую эфир и голубые экраны! Ты что там делаешь?
– Я? - ненужно переспрашивала она. Какая дурацкая
привычка.
– Я там пою.
– О! Это интересно. А ты можешь мне спеть? Сейчас?
Ну? Спой, прошу тебя. Я очень люблю ваш ансамбль. Мы
дадим о нем очерк в "Новостях". И твой портрет. Ну пой же.
– Нужна музыка, - прошептала она и коснулась влажными