Любовь… любовь?
Шрифт:
Мистер Росуэлл тянется к телевизору и берет пачку сигарет «Плейерс».
— Вы курите?
— Да… Спасибо. — Я беру сигарету, и мы закуриваем.
Теперь он сидит и смотрит на меня. Скорей бы уж возвращалась Ингрид!
— Вы, насколько я понимаю, никак не ожидали, что все это так обернется?
— Да, сказать по правде, не ожидал. Однако я готов принять на себя ответственность.
— Это правильно. Я рад, что вы не собираетесь увиливать от ответственности. Ингрид сообщила мне, что вы сделали ей предложение.
— Ну да… То есть я сделал это тотчас, как только я… Как только она…
— Это явилось для вас большой неожиданностью?
— Да, признаться.
— Но вы должны были предполагать, что это может случиться…
Я чувствую, что лицо у меня пылает.
— Да, конечно… но мы ведь не… Мы ведь не…
— У вас это еще не вошло в привычку?
— Да, вот именно. Это было всего один раз, вы понимаете…
Он смотрит на меня своими темными глазами. Я не знаю, о чем он думает, верит он мне или нет. Но сам-то я, по совести, считаю, что при других встречах мы с Ингрид проделывали, по существу, то же самое, и это ничуть не менее скверно, хотя и менее опасно, чем доходить до конца.
— Вы, конечно, знаете, что Ингрид еще несовершеннолетняя? А вы, вероятно, уже вышли из юношеского возраста?
— Да, полгода назад мне исполнился двадцать один год.
— Вы уже рассказали об этой истории вашим родителям?
Я киваю:
— Да, они об этом знают.
— И как они к этому относятся?
— Ну как они могут относиться! Они очень расстроены. Отец воспринял это гораздо спокойнее, чем мать,
— Конечно, как и следовало ожидать. Женщины ближе принимают к сердцу такие вещи. Такова уж их натура, должно быть, вы увидите, что то же самое происходит и с матерью Ингрид. У мужчин остается меньше времени для эмоций. Они должны думать реально о том, что практически можно предпринять.
Непонятно, куда провалилась Ингрид вместе со своей мамашей. Миссис Росуэлл явно испытывает мое терпение.
— Как я понимаю, вы прежде работали чертежником в конструкторском бюро на заводе Уиттейкера, а потом поступили в магазин?
— Да.
— И какое вы сейчас получаете жалованье? Я говорю ему, и он кивает:
— Вполне сносно.
Отворяется дверь, и входит Ингрид со своей матерью.
Я вовремя вспоминаю, что, когда женщина входит в комнату, полагается из вежливости встать, и встаю. Одного взгляда на миссис Росуэлл для меня достаточно. Она мне не нравится.
Она маленькая, кругленькая и, пожалуй, немного моложе своего мужа; у нее светлые, коротко подстриженные волосы, все в мелких, аккуратно уложенных, точно приклеенных к черепу завитушках. На ней трикотажное платье бирюзового цвета, очень плотно облегающее фигуру или, вернее, то, что еще сохранилось от ее фигуры, потому что когда-то миссис Росуэлл была, по-видимому, недурно сложена, но теперь это главным образом внушительный бюст и внушительный зад. При этом она основательно затянута в корсет, и под мышками у нее из корсета выпирают мощные пласты жира. Я не сразу отдаю себе отчет в том, что именно производит на меня такое отталкивающее впечатление, а потом вижу, что это ее глаза: они светло-голубые, и что-то такое тупое и хитрое поблескивает в них, что я понимаю — тут мне несдобровать, даже если все сойдет гладко. И с ужасом думаю, что теперь, хочу я или не хочу, а мне придется весьма много общаться с ней и с мистером Росуэллом. Я чувствую, как все это обволакивает меня, словно какая-то гигантская сеть. Какой же я был болван! Если бы только я мог выбраться отсюда! Даже сейчас я в глубине души еще никак не могу поверить тому, что все это правда и спасения для меня нет.
— Мама, познакомься, это Вик.
— Добрый вечер, — говорю я и собираюсь протянуть руку.
Она отвечает мне чрезвычайно сухим кивком и тоже говорит «добрый вечер». Я чувствую, что должен сказать еще что-нибудь.
— Я… Мне очень жаль, что наше знакомство происходит при подобных обстоятельствах. — Говорю я это только потому, что нервничаю как черт и тут же понимаю, что получилось совсем не то: я взял неверный тон, и голос мой звучит фальшиво, словно в глубине души меня все это только потешает.
— Вам не кажется, что ваши сожаления несколько запоздали? — говорит она без обиняков.
Ингрид опускает глаза, и я чувствую, как улыбка, которая, кстати сказать, была совсем неуместна, сползает с моего лица.
Они обе подходят к кушетке и садятся. На миссис Росуэлл довольно короткая юбка, и, когда она усаживается на кушетку, юбка задирается выше, чем положено. Я гляжу на ее ноги и все прочее. Ноги миссис Росуэлл интересуют меня меньше всего на свете, на черта они мне сдались, но это уже получается невольно. Ну, короче говоря, я смотрю на ее ноги — ноги как ноги, ничего особенного, — а она смотрит на меня, смотрит и смотрит не отрываясь, и я чувствую, что начинаю краснеть. Могу себе представить, что она будет говорить мистеру Росуэллу, когда я уйду! Ты разве не заметил, как он пялил глаза на мои ноги? Этот мальчишка — обыкновенный эротоман. Если мы впустим его в наш дом, увидишь, он постарается залезть в постель ко мне! Что-нибудь в таком духе.
Слышу, как кто-то называет меня по имени, и вижу пачку сигарет «Плейерс», которые протягивает мне отец Ингрид.
— Закуривайте.
— Нет, спасибо, попробуйте мои. — Достаю портсигар, угощаю его сигаретой. Затем, спохватившись, оборачиваюсь к миссис Росуэлл:
— Извините! Вы курите?
После некоторого колебания она берет сигарету.
— У вас очень славный портсигар, — говорит мистер Росуэлл. — Разрешите взглянуть?
Протягиваю ему портсигар, и он основательно разглядывает его со всех сторон, открывает и закрывает, поворачивает так и этак и даже взвешивает на ладони.
— В. А. Б. — произносит он. — А что значит «А»?
— Артур. Мое второе имя — в честь отца.
— Понимаю… Да, очень хорошенькая вещица и, вероятно, довольно дорогая.
— Понятия не имею, сколько он стоит. Я получил его в подарок.
— Это я ему подарила, — говорит Ингрид. В день его совершеннолетия.
— Ты подарила? — переспрашивает мамаша, протягивает руку и берет портсигар у супруга. — Довольно дорогие ты делаешь подарки.
— Вовсе он не такой дорогой, — говорит Ингрид и слегка краснеет, словно боится, что мать сейчас спросит, сколько она за него заплатила.
Но мамаша отдает мне портсигар, не углубляясь в дальнейшие подробности.
— Как давно вы знакомы с моей дочерью? — спрашивает она меня, словно какая-нибудь герцогиня — садовника, который пришел наниматься по рекомендации. Я даже жду, что она прибавит: «Браун», но она предпочитает никак меня не называть и придерживается этого весь вечер.
— Вообще-то мы знакомы довольно давно, но подружились примерно полтора года назад.
— Подружились! — говорит она, и ее маленький ротик кривится. — Вы, вероятно, отдаете себе отчет в том, как это должно было расстроить отца Ингрид и меня.