Любовь на острове чертей
Шрифт:
«Если скажут тебе — есть мудрость у народов мира, — верь сказанному!» — утверждает Талмуд. Проанализировав ситуацию, святые отцы пришли к выводу, что пали жертвой недоразумения или, что, скорее всего, злобного розыгрыша. После некоторых колебаний руководитель миссии разрешил утечку информации.
Спустя несколько дней в местной газете появились заголовки: «Сын суперортодоксального раввина из Реховота хочет креститься». Несколько заметок, правда, не на первой полосе, уделили столь замечательному событию и центральные газеты. Особо дотошная корреспондентка левого журнала прочесала всех раввинов, пересчитала их детей подходящего
О результатах своей шкоды Гена узнал из газет. Все напечатанные материалы он любовно вырезал и уложил в папочку. Газетная буря улеглась через несколько дней, тем более, что доказательств, кроме вышеупомянутой утечки, никаких не было. Но ещё много лет подряд Гена подкрадывался в ночь Судного Дня к дому раввина и приклеивал копию страницы с фотографией сынка на двери парадной. Рвать бумагу в Йом-Кипур никто из религиозненьких обитателей дома не решался, и она трепетала на знойном ветерке до самого захода солнца, напоминая беспомощно мятущимся душам о глубине и неоднозначности мира.
Через несколько дней после Йом-Кипура во всех синагогах Реховота начинали молиться о дожде. И что вы думаете, он, словно того и ждал, сперва робкий, неуверенный дождик, неровно постукивающий по черным шляпам выходящих из синагог прихожан, а потом бурный, нестерпимый дождина, сбивающий листья с деревьев.
Семнадцатого хешвана, в годовщину начала всемирного потопа, дождь припускал не переставая, затихая только на несколько дней. Холодные ветры гуляли по промытым улицам, подсушивая влажные усы грязи вдоль бордюров давно не чиненых дорог. Тейманская «мафия», оседлавшая реховотский муниципалитет, предпочитала тратить городской бюджет на зарплату. Истошные субботние призывы рыжего Мишки продолжали оставаться гласом вопиющего в пустыне.
Судя по силе дождей, Небеса намеревались смыть Реховот с лица Святой Земли, как дурную помеху, нелепое недоразумение, сооруженное отступниками и лицемерами, но в последнюю минуту вспоминал Г-сподь Вседержитель о клятве, данной Ноаху, и перекрывал разверстые хляби. Радуга — знак спасения, повисала над грешным городом, выглядывало солнце, и грязь быстро подсыхала, превращаясь во въедливый желтый песок. По ночам ветер стихал, и насупленные облака беззвучно плакали водяной пылью.
Морось лакировала фюзеляж старого истребителя «Мираж», вознесенного на постамент посреди городского сквера, излюбленного места Гениных моционов. Постаментом служили три подпорки, позволяющие прогуливаться под самолетным брюхом и лицезреть заклепки, лючки, выпущенные навечно шасси и прочие авиационные атрибуты. Подсвеченный прожектором «Мираж» казался совсем новым, готовым сорваться с неудобного ложа и вновь умчаться в глубину ночи.
Изначально самолёт установили в самой середине зелёной лужайки. По замыслу художника, сочетание мирной травы и страшной боевой машины должно было пробуждать в юных сердцах посетителей парка вечные мысли о мире. Но художник не учел, что обладатели юных сердец располагают и сноровистыми ногами, обутыми в крепкую обувь. Уже к концу первого сезона траву под памятником вытоптали, а обнажившуюся землю за последующие годы перетерли в мельчайший невесомый песочек.
Водяная пыль всё летела и летела, оседая на песок, так что к утру сухим во всем парке
Эпилог
наступивший стремительнее, чем ожидалось
— Вот так, так! — рассердится возмущенный читатель. — И это все? Ради такой малости стоило знакомить меня с героями, описывать местность, обычаи, степень волосатости мужских ляжек и величину женских достоинств? Нет ли здесь нарушения договора, о котором так многословно распространялся сочинитель в начале повествования?
— Или, — многозначительно поднимет брови искушенный читатель, — таланта и терпения автора хватило лишь на то, чтобы расставить фигуры, а на дальнейшее… — тут следуют пожимание плечами, воздевание рук к Небу, и сокрушенное покачивание головой.
Вы думаете, я стану отрицать и доказывать? Вовсе нет. Перечтите внимательно предисловие. Для ленящихся перелистнуть обратно страницы и отыскать нужное место цитирую:
«Если читатель не станет мешать мне развлекаться по собственному вкусу и усмотрению, я, так и быть, согласен взять на себя многотрудные хлопоты по его воспитанию и заполнению пробелов образования».
Ну, что ж, я развлекся: герои повествования двигаются перед моим мысленным взором, картинка ожила, текст отплыл в сторону, и началось кино. Длиться оно может сколько угодно, ведь история героев только начинается: перед ними первая любовь и первые разочарования, армия, учеба, поиски работы, карьера, женитьба, рождение детей, конфликты с родителями жены и собственными родителями, словом — вся жизнь.
— Не густо! — возмутится требовательный читатель. — Неужели эти хлопотные занятия по удовлетворению нужд плоти и приобретению социального статуса сочинитель называет «всей жизнью»!? А где же культурные потребности и духовный поиск, то, что, собственно и выделяет человека из животного мира?
Н-да, читатель всегда прав. Он глядит на страницы книги сверху вниз, и позиция чтения влияет на отношение к автору. Для высокомерных, невнимательных или забывчивых придется снова процитировать предисловие:
«Как автор, я вовсе не намерен утомлять вас рассуждениями о смысле жизни, целях литературы, истории философии, философии истории и прочей высокопарной чепухой».
— Блестящая шкода, лежащая на столе! — воскликнет проницательный читатель, — да это же сам тест. Сочинитель поступил с нами, как Гена с наивными сфарадеями. Коварно прервать повествование на самом интересном месте, оставив читателя в состоянии глубокого неудовлетворения, и есть обещанная страшная шкода! Еще один постмодернист на нашу читательскую голову! Но все-таки, где же обещанные хлопоты по заполнению пробелов в образовании?
— Браво! — обрадуется автор. — Наконец задан вопрос по существу!
Многотрудные хлопоты я решил перенести в другой текст. Возможно, через некоторое время у меня появится желание заняться вашим воспитанием. Но не сейчас. Сейчас я намерен закончить повествование, оставив вас наедине с героями. Они существуют в придуманном мною мире, живые и теплые и, если кому неймется узнать, что же произошло с ними дальше, пусть берет в руки карандаш и дописывает сам.
Второе сердце