Любовь на острове чертей

Шехтер Яков

Гуляя по Реховоту, он несколько раз ощущал знакомое биение в правом боку, а запах гнили то и дело всплывал из желудка, примешиваясь ко вкусу пищи. Смерть не страшила, он сжился с ее близким дыханием, и столько раз наблюдал за ее приходом. Пугали страдания, беспомощность в руках врачей, их холодное, профессиональное отношение к живым мучениям тела. Он принял решение, и намерен выполнить его. Без колебаний, спокойно, словно выполняя приказ. Оставалось только определить, когда.

Утром, перед тем как выйти из дома, он достал свой сотовый телефон и по памяти набрал секретный номер.

— Кого-нибудь из наших, —

попросил он. — Из тех, кто сейчас в квартирном бизнесе. Реховот, Нес-Циона, Ришон.

Получив адрес, он вошел в директорию «Набранные» и вытер номер. Затем поехал к маклеру.

— Доброе утро! — по лицу маклера и тому, с какой скоростью тот выскочил из своего кресла, полковник понял, что узнан. Он оформил документы на сдачу родительской квартиры, не глядя, подписал доверенность на имя маклера, отдал ключи и уехал. Полковник знал, что его не обманут.

До базы оставалось минут двадцать езды, когда ожил сотовый телефон, надежно упрятанный в ложе разговорного устройства. Полковник нажал кнопку, и голос командира базы наполнил кабину.

— Танцор, ты где?

— На подъезде.

— Извини, что не даю спокойно войти в курс. Незаконное поселение на горе Гризим помнишь?

— Конечно.

Вопрос был праздным. За двадцать лет полковник промерил собственными ногами каждую тропинку Самарийских гор и мог служить живым справочником.

Поселение представляло собой несколько жилых вагончиков на вершине горы, с наспех протянутым электрическим кабелем и шлангом водопровода. Жили в нем шесть или семь семей и ежу было понятно, что рано или поздно их оттуда выселят. Для создания нормального поселения требовалось решение правительства и огромное количество подписей в разных министерствах. Заниматься бумажной волокитой никто не хотел, поэтому время от времени группки энтузиастов захватывали то там, то здесь вершину горы, затаскивали на нее вагончики, привозили детей и скарб и жили в полевых условиях, иногда довольно долго. В конце-концов их все же выгоняли, хотя на памяти Купермана несколько поселений, заложенных таким образом, в итоге получили статус постоянных и уже превратились в довольно большие поселки.

Обе стороны знали правила игры и, стараясь не выходить за когда-то установленные рамки, предавались ей с увлеченной последовательностью идеологически ангажированных людей.

Полковник старался не вникать, кто больше прав, а кто более благороден в этой игре, он вообще держался подчеркнуто аполитично и за всю свою армейскую жизнь ни разу не принимал участия в выборах. Такая позиция позволяла ему спокойно выполнять приказы, не задумываясь о том, какая партия сегодня у власти. Когда же ему приходилось высказываться на эту тему, он всегда припоминал один случай.

Они брали главу подпольной ячейки ХАМАСА в Шхеме. Хасан, мужчина тридцати шести лет, уже успел организовать несколько террористических актов и отправить в Тель-Авив двух смертников, с поясами, набитыми взрывчаткой. Жил он в роскошном новом доме, вместе с двумя женами и дюжиной детей от этих жен, и пока не собирался лично насладиться обещанными утехами семидесяти райских девственниц.

В два часа ночи дом окружили двумя кольцами оцепления. Во внешнем стояли резервисты, с приказом стрелять, не раздумывая, а во внутреннем разместились курсанты школы Купермана. Прорваться сквозь первое кольцо

у Хасана не было ни малейшего шанса, и второе поставили только потому, что так требовала инструкция. Ведь иногда случается и небывалое.

Полковник вежливо постучал в двери дома. Ответил недовольный мужской голос, Хасан, по всей видимости, не предполагал, что его обнаружат, и вел себя, как ни в чем не бывало. Конспирировался он тщательно, заметая следы, точно настоящий лис, но в ШАБАКЕ сидели опытные лисоловы.

— Отопри дверь и выходи, — приказал полковник. — Руки заложи за голову. Стреляю без предупреждения. Понял?

Тишина.

— Дом окружен, если ты не выйдешь сам, я прикажу взорвать дверь.

Прошло минут десять. Куперман подозвал курсанта и велел приготовить гранату. В это мгновение дверь распахнулась и Хасан в белой галабие, размахивая топором, бросился на полковника. Подбежав почти вплотную, он со всего маху запустил топор в его голову.

Полковник легко присел, пустив топор поверху, и вскочив, встретил прикладом автомата опускающийся нож. Затем перехватил руку и, используя инерцию Хасана, перекинул его через себя. Когда тело бандита переваливалось по спине полковника, он ощутил динамитные шашки, обвязанные вокруг его пояса. Медлить было нельзя, полковник, внезапно подломился, упал на землю, в падении выхватил пистолет и выстрелил прямо в голову Хасана. Пуля развалила ее на куски, кровь и белые ошметки мозга полетели во все стороны и набились в раскрытый рот Купермана.

— Я знаю, что такое вкус войны, — всегда говорил полковник, завершая свой рассказ, — и знаю, как пахнет труп врага. Тот, кто утверждает, будто это хороший запах — самый отъявленный лжец.

— Так вот, — продолжил командир базы. — Пришел приказ высоту освободить, вагончики убрать, площадку полностью очистить. Я послал туда бульдозер и роту резервистов, а они застряли. Там какая-то бешеная баба свирепствует, орет и плюется. Можешь разобраться, в чем там дело?

— Хорошо, разберусь.

Командир базы в свое время учился у Купермана, и звания был такого же, хоть занимал более высокую должность. Разговаривая с полковником, он никогда не позволял себе приказного тона, все его указания носили характер просьбы.

Спустя полчаса Куперман добрался до места, выключил двигатель, и слегка потянулся, пробуя, на месте ли второе сердце. Оно тут же отозвалось, тихонько тюкнув два раза. Полковник выскочил из машины и подошел к командиру резервистов. Увидев Купермана, тот вздохнул с явным облечением и принялся рассказывать. Рассказывать, впрочем, было нечего. Вагончики на вершине окружал высокий забор из колючей проволоки, а ворота были заперты на несколько замков. Поселенцы прятались внутри вагончиков. Рядом с забором стоял огромный бульдозер с поднятым ковшом.

— Она мне все лицо заплевала, — пожаловался командир резервистов. — Орет, как сумасшедшая. Я ей говорю, что сам из Маале-Адумим, тоже поселенец, но приказ есть приказ. А она… — он махнул рукой и еще раз провел пальцами по лицу, словно проверяя, не остались ли на нем капельки слюны.

— У меня, говорит, приготовлена канистра с бензином, если начнете ломать забор — подожгу себя и детей. Просто сумасшедшая и больше ничего.

— Пусть бульдозерист заглушит мотор и вылезет из кабины, — приказал полковник, направляясь к забору.