Любовь от начала до конца
Шрифт:
И всё-таки два раза мы с тобой увиделись.
Глава шестая
Эти глаза чайного цвета
Первый раз это произошло на Арабатской стрелке в пионерском лагере «Сокол», где проводили летние каникулы дети железнодорожников.
Мы с мамой отдыхали поблизости в пансионате, и я не знал, что как раз в это время ты находишься в лагере. Из моих друзей со мной был только Юра Елецкий, с которым мы жили в одном доме. Был ещё долговязый парень по фамилии Кисель, но его трудно было назвать нашим товарищем, потому что он был на два года старше. Была ещё наша ровесница девочка Таня, про которую мы знали только то, что она
Кажется, я ей нравился. До сих пор помню волейбольную площадку, Таня подаёт мяч и выразительно смотрит на меня. Я делаю вид, что не замечаю этого. Мне хотелось, чтобы на её месте стояла ты. Над пансионатом звучит песня:
Биля млына калына,Биля ставу вэрба,Биля тына дивчина,Биля сэрдця журба… [1]Море, солнце и журба, журба…
1
Перевод с украинского:
Возле мельницы калина,
Возле ставка верба
Возле плетня дивчина
Возле сердца печаль…
Наш пансионат находился рядом с пионерским лагерем имени Гагарина. С его территории время от времени доносились звуки горна. Мы подходили к забору и смотрели, что там происходит. Было приятно чувствовать себя человеком, свободным от всякой дисциплины. Но что-то в жизни лагеря нас притягивало. И вот мы смотрели, смотрели и решили навестить пионерский лагерь «Сокол», где с Юрой Елецким отдыхали уже дважды. В тот же день и отправились. За нами увязался Кисель.
Лагерь оказался не так близко, как нам казалось, и когда мы пролезли на его территорию через дыру в заборе, уже начался ужин. Отряды мимо нас прошли в столовую. Делать было нечего, и мы стали ждать. Вышли на берег моря. Здесь стояли несколько душевых кабин, в одну из которых мы и забрались. Не помню, что послужило поводом, но тут зашёл разговор о том, кто насколько вырос за это лето. Тема стала для меня болезненной и никакого воодушевления не вызвала. Но Кисель поставил нас с Юркой спинами друг к другу и со стороны пригляделся:
– По-моему, одинаковы. Елецкий, может, на сантиметр или два… Нет, одинаковы.
Я не стал дожидаться более глубоких умозаключений, и мы отправились разгуливать по лагерю. Рядом находился корпус девятого или десятого отряда. Октябрята уже резвились на площадке. Глядя на них, я поймал себя на мысли, что смотрю на живущих в лагере с чувством превосходства. Я на свободе. Могу делать что захочу. Могу идти куда хочу. А надоест – вообще уйду из лагеря, и никто мне ничего не скажет.
Посмеиваясь и отпуская шуточки, мы пришли к корпусу, где с Юрой Елецким жили в прошлом году. Ребята только что пришли с ужина. Нас окликнул мой одноклассник Виталик Заболотный, подошёл кто-то ещё из знакомых и тут… я увидел тебя. Ты стояла недалеко от входа в корпус и улыбалась тому, что тебе рассказывала подружка. Ты не сразу заметила меня, а когда увидела, на твоём лице отразилось радостное удивление. Всё вокруг закружилось, будто я стоял на раскрученной карусели, и вдруг её остановили.
«Тоня…».
Над лагерем звучала песня «Эти глаза напротив» Валерия Ободзинского.
Эти глаза напротив чайного цвета… эта улыбка…
«Тоня…».
Твоё появление для меня оказалось настолько
А уже в следующую минуту пионервожатая выстроила отряд и повела на вечернюю линейку. Я видел, как ты стала в первом ряду, ловил твои взгляды.
Что делать?
Мы с Юрой Елецким остались на площадке одни. Потом к нам подошёл кто-то из тех, кто по пути сбежал из колонны. Мы разговаривали, смеялись, и в эти минуты ко мне вернулась уверенность. Я очень хотел поговорить с тобой и ждал, когда вы вернётесь… Вот уже разрозненной толпой бредут назад мальчишки и девчонки. А вот и ты с девочками. Вы не задержались, а сразу прошли в корпус. Начинало темнеть. Побелённые стены здания стали будто ещё белее – так всегда бывает на юге перед внезапным наступлением темноты. Площадку перед корпусом закрывали огромные раскидистые акации, и вот уже в их тени почти ничего не стало видно. Возбуждённо стрекотали цикады.
Я ждал, что ты выйдешь, но ты не выходила. Кисель вернулся откуда-то и тянул нас с Елецким чуть ли не за руку. Идти далеко! А уже ночь. Я нервничал. Увидел Виталика Заболотного и окликнул его:
– Виталик, позови Иванченко. – Я так и сказал: «Иванченко». Назвать тебя по имени не решился, чтобы не обнаружить своих чувств.
Виталик сбегал в палату и сказал, что «Иванченко там нет». А где она? Виталик не знал. Я попросил его узнать у кого-нибудь и тут же услышал:
– Где Иванченко? Её Мищенко спрашивает.
Такая прямолинейность Виталика меня напрягла, но я уже не обращал внимания. Он развёл руками, показывая, что никто не знает, и отправился в корпус.
Я лихорадочно глядел по сторонам в надежде увидеть тебя, но тебя нигде не было. Елецкий и Кисель больше не стали меня ждать и пошли. Я оставался в тёмном лагере один. Начал пятиться, всё смотря на освещённое крыльцо корпуса. Из двери никто больше не выходил.
Когда мы шли обратно по берегу моря, уже ярко светила луна, и в её свете набегающая волна прибоя казалась живым существом, которое всё пытается достать нас, но в последний момент чего-то пугается, превращается в пену и пропадает. Плеск воды усиливал чувство одиночества…
А через несколько дней мы с мамой уехали в Бердянск. Там я пробыл до середины августа.
До школы оставалось совсем немного времени, и надо было возвращаться в Запорожье – купить учебники, тетради, ну и всё прочее, что нужно для учёбы. Я возвращался в Запорожье с радостью. Нет, не потому, что мне надоело у бабушки. Меня гнала домой мысль, что там я увижу тебя.
Вспоминать даже не хочется…
Глава седьмая
Я к тебе не подойду
Через несколько дней после приезда я позвонил тебе. Позвонил не из дома, а с улицы. Помню, как долго разыскивал телефон-автомат, который был бы свободен и при этом удалён от людных мест. Нашёл его на новом корпусе пединститута, где ты потом училась.
Было солнечно и очень жарко. На мне были простенькие польские техасы, которыми я гордился. Улучив минутку, когда у входа в институт никого не было, я взбежал по ступенькам и со стеснённым от волнения дыханием набрал твой хорошо заученный номер: 65–42–19.