Любовь плохой женщины
Шрифт:
Там был Алекс. Сидя на табурете, он ел прямо из коробки шоколадное печенье и с видимым интересом слушал радио.
Не ожидая увидеть его и от этого смутившись, Наоми замешкалась в дверях.
— Мне не спится, — положив щеку на сложенные ладони, объяснила она, будто стояла глубокая ночь, хотя было уже без четверти девять и летнее утро было в самом разгаре. (В тех редких случаях, когда Наоми просыпалась раньше десяти часов, она непременно раздражалась и пребывала в уверенности, что была кем-то или чем-то злонамеренно разбужена.)
Алекс тут же
— Садись, — потянул он ее за собой, — садись, послушай, что говорят эти идиоты. — Он провел ее через кухню и усадил к себе на колени. Она села — высокая, покачивающаяся, — не доставая ногами до пола, испытывая странное, непривычное чувство неловкости.
— А где Кейт? — Она сплела лодыжки, стараясь удержать равновесие.
— А, давно уже умчалась. Хочешь чаю или еще чего-нибудь?
— Нет.
— Я сам тебе сделаю.
— Нет, правда не хочется. Как ты думаешь, она не… — Наоми посмотрела на раковину, на сушилку, где скопилась гора неубранной посуды, и впервые в жизни ей в голову пришла мысль, что и она могла бы сделать что-нибудь по хозяйству (например, разложить посуду или вытереть стол).
— Думаю, нет. — Он прижал ладонь к ее спине, провел пальцем по позвонкам. На ней было надето что-то тонкое и шелковистое — на ощупь такое же, как она сама. Сквозь ткань Алекс чувствовал ее тепло, ее хрупкость. — Думаю, нет, — повторил он с большей твердостью.
На самом деле сегодня утром Кейт была с ним какой-то отстраненной, почти недовольной. Она объяснила это головной болью. В случае с Кейт головной болью могло оказаться что угодно — от небольшой простуды до двустороннего воспаления легких, потому что она была стоиком по отношению к своему здоровью, во-первых, и не очень хорошо разбиралась в симптомах, во-вторых. «Это пройдет», — сухо уверила она Алекса и принялась тщательно изучать связку ключей, хмурясь, вдавливая ключи в ладонь так, что оставались отпечатки.
— Ты уверена?
— Уверена. Просто я не отдохнула за ночь. Такое ощущение, что вовсе не спала. Ты знаешь, как это бывает. Мне приснился плохой сон, и до сих пор как-то не по себе. — Она в нерешительности постояла секунду, сама как смутный, тяжелый сон. Ее интересовало, как она выглядела. Прилично ли?
— Прилично для чего? — спросил он у нее заботливо и в то же время шутливо, но без улыбки. Пробормотав что-то насчет обеда, Кейт повернулась к двери.
— Ладно, хватит канителиться, — объявила она. — Я ушла. — И, верная своему слову, она ушла.
— Когда-нибудь придется ей все рассказать, — сказал он Наоми, изо всех сил стараясь скрыть свое беспокойство — ради нее. Ради нее, потому что в первый и, насколько он мог судить, в последний раз он был влюблен — влюблен в это беспомощное существо, с которым жизнь так жестоко обошлась. Здравый смысл говорил ему, что мать не одобрит их отношений. В восторг она не придет. Если честно, то она будет очень недовольна. Она будет в ужасе.
— Да, — согласилась Наоми.
Но ни один из них не знал — когда это надо рассказать, да и зачем. Ведь они ничего не обещали друг другу и вообще никаких четких планов еще не строили. Всего-то девять дней прошло с тех пор, как это случилось, о чем можно было говорить!
— А тебе не надо на работу или еще куда-нибудь? — Наоми положила руку ему на плечо, прижалась к его сильному предплечью. Она была сама не своя. Словно марионетка, она была неестественным образом зависима. Таковы были последствия того, что она любила, любила по-настоящему, и того, что ее любили по-настоящему. И поэтому она не знала, как себя вести.
Прежде у нее всегда был четкий статус. Прежде всегда существовали правила, пусть не явно выраженные, но всеми принимаемые. У нее была роль — придавать блеск серой жизни мужчины, и за это она получала всевозможные товары и услуги.
Однако Алекс хотел от нее меньшего. Или большего? Он хотел ее саму. И в ответ отдавал себя. Так, ну и как же на этом строить взаимоотношения?
Сумасшествие. Это было сумасшествие. Он ничего не мог дать ей («Я куплю ту квартиру, — поклялся он, — и там будем только мы двое», и Наоми прекрасно представляла себе, что за жизнь будет у них в этой квартире — компромисс на компромиссе), но все же это «ничего» было ей нужнее всего на свете.
Казалось, он читал ее мысли.
— Ты ведь понимаешь, — сказал он бодрым тоном, — что я не смогу содержать тебя в той роскоши, к которой ты привыкла.
Как будто она сама не думала об этом — по крайней мере, в той степени, в которой требовался мыслительный процесс, так как это был вопрос не холодного расчета (расчета фунтов, шиллингов и пенсов, как говорила она себе, забывая, что шиллинги уже вышли из употребления [15] ), а вопрос глубокой растерянности и смятения. «Конечно, я все понимаю, и для меня это не важно», — уверила она его, призвав всю свою храбрость, собрав всю свою волю, чтобы дать такое обещание. И, вероятно, ей это действительно было не важно. Она искала не столько материальные блага, сколько безопасность. И поэтому старалась укрепить свою жизнь роскошью. Но, может быть, ей больше не нужно было укреплять свою жизнь?
15
Трехуровневая недесятичная денежная система фунт — шиллинг — пенс просуществовала в Великобритании до 1971 года.
— Ты клянешься?
— Клянусь.
— Ни капельки роскоши?
— Ни капельки.
— Значит, сухой закон?
— Похоже на то.
— Но ты ведь знаешь, что говорят о любви средь нищих стен? И о черством хлебе? — Он запрокинул голову, и она нарисовала ему пальцем залихватские усы, а потом улыбку — его широкую, мальчишескую ухмылку. Он всегда шутил. Раньше Наоми недоумевала, зачем вообще существовали шутки, но теперь она, кажется, начинала понимать.