Любовь плохой женщины
Шрифт:
Такая горячность, да и еще из уст Наоми, могла смутить кого угодно.
— Что ж, — только и смогла ответить Элли, — приятно было узнать, что ты так внимательно читаешь мою колонку.
— Обычно я ее не читаю. Меня все это совершенно не волнует. Просто тот выпуск «Глоуба» случайно попал мне в руки. И я решила, что ради нашей дружбы мне следует хотя бы раз взглянуть на то, чем ты занимаешься.
Элли была в замешательстве. «Н-да, подорвалась на собственной мине», — подумала она и засмеялась — задорно, хрипло, громко.
— Ничего смешного в этом нет, — упрекнула ее Наоми. — По крайней мере, для меня. Потому что я люблю его, понимаешь?
«Сейчас она заплачет», — тоскливо подумала Элли.
Наоми заплакала.
Она казалась такой растерянной, такой одинокой
— Просто мне кажется, — сделала очередную попытку Элли, — что вы абсолютно не подходите друг другу. Вы вращаетесь в разных кругах. Ты ведь понимаешь, что при всем своем обаянии Алекс — самый заурядный человек.
— Нет. Он очень незаурядный человек. — Наоми дернула локтем, пытаясь высвободить сдавленную ладонь, но Элли держала крепко. Можно было подумать, что они, обе со стиснутыми зубами, пытались выдернуть шнур из какой-то особенно неподатливой рождественской хлопушки.
— Ты родилась в другом мире, — продолжила свои наставления Элли. — Помнишь, как все было? «Лайт программ» [20] . «Хоум энд колониал» [21] . Черно-белый телевизор. Тест-карты. «Дейли геральд». «Энди Пэнди» [22] . Половинка хлеба за три пенса. Скуби-Ду. Джабли.
20
«Лайт программ» (Light Programme) — одна из популярных программ радио «Би-би-си» 60-70-х годов.
21
«Хоум энд колониал» (Home and Colonial) — сеть магазинов, популярная в Британии с конца XIX в. до середины XX в.
22
«Энди Пэнди» (Andy Pandy) — детская телевизионная передача, появившаяся в конце 50-х годов XX в.
— Не помню ничего подобного, — без выражения проговорила Наоми. В конце концов, она же была замкнутой, нелюбопытной и глубоко несчастливой девочкой. Так с чего бы ей вдруг захотелось вспоминать о тех днях? Она выкинула прошлое вместе со своими детскими вещами и больше никогда не упоминала о нем. — Не слышала ни о каком «Хоум энд колониал». И, кстати говоря, ни о ком по имени Энди Пэнди.
— У вас в жизни не было ничего общего. Ты носила в волосах цветы и протестовала против войны во Вьетнаме. Хорошо, хорошо, лично ты не протестовала, ты была слишком занята чтением журналов мод и примеркой шляпок и боа, но ты принадлежишь тому поколению. Именно это окружение сформировало тебя. Тогда как Алекс вырос при Тэтчер. При спутниковом телевидении. Массовой безработице. При Мадонне. Озоновых дырах. При налоговых бунтах.
— А вот это я помню. — Ради Алекса и ради себя самой, ради их бесценных отношений Наоми бросилась в атаку. — Что это значит, Элли? Чего ты хочешь добиться? Показать мне, что я — это история? Так вот, я не история. И я, и он, мы оба живем в этом времени. Я обожаю Мадонну. Я смотрю спутниковое телевидение. Я знаю об информационных потоках. Не надо делать такие удивленные глаза. Да, я знаю. Алекс мне объяснил. И я нужна ему. И он мне нужен. И я уверена, что нам будет о чем поговорить и кроме этого Энди Пэнди, спасибо тебе большое.
— Я хотела сказать… — Элли вздохнула. Она разжала ладонь, и рука Наоми безвольно опустилась. Так что же она хотела сказать? — Я только хотела предупредить тебя, что все может оказаться намного труднее, чем ты думаешь.
— А ты думаешь, я думаю, что будет легко? Я что, настолько глупа, что мне надо все разжевывать? Разумеется, у нас возникнут проблемы. Но у кого их нет? Не существует идеальных союзов. Все рискуют в большей или меньшей степени. И еще дело в том… Я бы хотела, чтобы ты уяснила это для себя: ничего подобного я не планировала, и Алекс не планировал. Это просто случилось с нами. И теперь мы просто должны быть вместе. Потому что мы не можем жить друг без друга. Я знаю, ты считаешь меня избалованной, эгоистичной и бесполезной. Да, ты так считаешь, и, пожалуйста, не спорь. Тем не менее я надеялась, что уж кто-кто, но ты, со своими широкими взглядами, сможешь меня понять.
Некоторое время Элли мрачно кусала нижнюю губу. Потом она спросила:
— А как же Кейт?
— А что Кейт? Да, я знаю, что она огорчится. И разозлится.
— Скорее, смертельно обидится. И впадет в отчаяние. И обезумеет от ярости. В доме у Гарви будут литься слезы и скрежетать зубы, попомни мои слова.
— Все это так. Но потом она привыкнет. Не может же она вечно держать сына при себе? Он уже большой мальчик.
— Думаю, об этом она догадывается. И я почти не сомневаюсь в том, что она уже подготовилась к тому, чтобы отдать его какой-нибудь милой девочке его возраста. — Впервые за время этого разговора Элли вспомнила о Джуин. И тут ее сердце, не очень чувствительное по большей части, дрогнуло. Ей стало жаль дочь, которая была тайно и так отчаянно влюблена.
Похоже, Наоми не расслышала или решила проигнорировать последнюю колкость:
— Я не могу ей это рассказать и страшно боюсь, что она сама обо всем догадается. Но чем дольше мы скрываем это от нее, тем хуже ей будет, когда она узнает.
— Алекс должен сказать ей, — решила Элли.
— Ты так думаешь?
— А ты разве нет?
— Да, конечно.
— Так оставь это ему. Пусть он сам позаботится о матери.
— Хорошо. — Наоми почувствовала огромное облегчение. Она откинулась на спинку дивана, и ее голубые глаза закрылись, как у куклы. «Пусть обо всем позаботится Алекс», — повторяла она про себя снова и снова.
— А тем временем, — с улыбкой сказала Элли, — мы с тобой введем в действие план «А».
— Какой план «А»? — поинтересовалась Наоми, не открывая глаз.
— Мы откроем пару бутылочек винца и немедленно пошлем за пиццей.
— Не вижу в этом никакого смысла, — отмахнулся Тревор.
— Да ты ни в чем не видишь смысла, — парировала Джуин.
Она сидела на верхней ступеньке, обхватив колени, подвернув пальцы ног, и большими темными глазами следила за тем, как Тревор подметал и полировал лестницу. Сегодня, в пятницу, он занимался этим с куда большим рвением, чем обычно. Его расчет состоял в том, что если он как следует натрет ступени, то Элли поскользнется и проедет на заднице сверху до самого низа. (На баллончике с полиролью было написано: «Не рекомендуется использовать на напольных покрытиях из-за высокого риска травмирования».) А пределом его мечтаний было бы лично присутствовать при низвержении дородного тела. Правда, пока из покоев Элли не доносилось ни звука, а беспорядок в гостиной — пустые бутылки, стаканы с остатками вина, переполненные пепельницы, коробки из-под пиццы, неаппетитные объедки — подсказывал ему, что у нее была бурная ночь и что поэтому вряд ли можно ожидать ее появления раньше двенадцати. После подобных мероприятий дом всегда напоминал помойку. Тревор живо представлял себе слова Элли, обращенные к ее гостям: «Не беспокойтесь, оставьте это, оставьте все как есть. Завтра Тревор все уберет. А иначе за что я плачу этому педику?»
Сука! Хотя то, что сегодня он ее не увидит, его радовало. К тому времени, когда она явит миру свое мерзкое обличье, он уже будет в колледже, приступит к новой картине. И картина эта будет безобразной и бессмысленной, красноречиво символизируя тщетность и тщеславие мира. Он назовет картину «Конец мира — нейлон». Или «Поклонение кататонии». Или, что было бы еще лучше, если на бумаге картина получится столь же гротескной, какой он видел ее в уме, он назовет ее просто «Элейн».
— Я хочу сказать, что… — Он встряхнул баллончик, щедро спрыснул аэрозолем очередную ступеньку и, наклонившись к самому полу, сделал глубокий вдох — то ли чтобы максимально насладиться «новым ароматом попурри», то ли в предвкушении намеренно неправильного применения средства. — Я не вижу, какая нам от этого польза?