Любовь плохой женщины
Шрифт:
От ощущения того, что жизнь его наконец началась, да еще с таким шумом, у Алекса кружилась голова. Он сам себе напоминал человека, который вспрыгнул на подножку набирающего скорость вагона и, прислушиваясь к пронзительному гудку локомотива, задался вопросом, куда же идет этот поезд.
К радостному возбуждению примешивались страшнейшие угрызения совести. Алексу мучительно было вспоминать смятение, в котором они двое покинули Лакспер-роуд, то, как они запихивали в такси все, что смогли унести в руках. (Треск вешалок, скрежетание чемоданов по гравию до сих пор звучали в его ушах.) Одно дело — убежать из дома куда-то в ночь под воздействием гнева, и совсем другое — сохранять позу оскорбленной праведности.
Алекс отлично представлял, как его мать, бесконечно тоскуя, будет бродить по дому. Когда она будет проходить мимо его комнаты, зеркало шкафа покажет ей — криво и злобно — разгром, оставленный там после их с Наоми отъезда: ящики комода выдвинуты, кровать не заправлена. Он испытывал к матери огромную нежность, и сердце его болело за нее.
Однако с Кейт все будет в порядке. Она привыкнет. Ему нужно только верить в это и в свою честность. Время докажет Кейт, что его любовь к Наоми Маркхем истинна и постоянна. Время сделает все возможным. И время в конце концов воссоединит их.
— Может… — отважился произнести Алекс приглушенным, уважительным, ресторанным голосом, которому он научился у Кейт (ни одно слово их разговора, пусть самого незначительного, не должно было достичь ушей сидящих за соседними столиками людей).
— Что? — Наоми улыбнулась этому знаку интимности.
— Может, возьмем пару лепешек?
Алекс сделал знак официанту, и Наоми засмеялась от внезапного ощущения легкости и свободы. Здесь было куда веселее, чем среди воображал в скучном «Куаглино».
— Все, что хочешь, — ответила она. — Давай ты сделаешь заказ, хорошо? Потому что я не большой знаток индийской кухни.
— Пиво? Нет, вино. Будешь вино? Мне кажется, нам есть что отпраздновать. Все складывается так хорошо. Тебе позвонил твой агент. А про нашу будущую квартиру мне сообщили, что мое предложение устраивает продавца. Они хотят провести сделку как можно скорее. И скоро мы переедем на Чаффорд-роуд.
— Отлично.
— Ты не рада? — Алекс заподозрил, что Наоми не до конца разделяет его чувства.
— Рада. Очень рада. Правда, Алекс, я в восторге.
— Это будет наш с тобой дом.
— Разумеется.
Из настоящего дворца в зеленом Сент-Джонсвудсе — в одноквартирный домик в Тутинге, а оттуда — в длинную и узкую квартиру на Чаффорд-роуд. Как тут не радоваться?
Алекс мрачно посмотрел на нее:
— Наоми, ты обещала, что наша нищета не будет тебя беспокоить.
— Меня это не беспокоит. Ну, может, только слегка. — Она взяла вилку и стала водить ею по скатерти. — Прости меня, малыш. Я хочу быть с тобой, хочу создать для тебя дом.
Разве этим она должна была заниматься? Создавать дом? В тот момент ни одному из них это не показалось подходящим времяпровождением для Наоми. Хотя ей придется найти себе какое-то занятие. Но что она могла делать?
Испытывая неловкость за столь вероломные мысли, Алекс все же попытался прикинуть, каковы были возможности Наоми. Их было удручающе мало. Насколько он мог судить, ее положение было не хуже и не лучше, чем положение среднестатистической избалованной девушки, которая в ожидании замужества или получения наследства вынуждена где-нибудь работать. Как эти девушки, имея в своем активе лишь симпатичную мордашку и умение общаться, умудрялись зарабатывать на жизнь?
Некоторые из них работали нянями, но эта работа была определенно не для Наоми Маркхем. Или они сидели в художественных галереях, принимали деньги от покупателей, наклеивали на картины яркие стакеры, чтобы показать, что они проданы. Или они со скучающим видом стояли за прилавком модных бутиков и магазинов итальянской мебели. Или они называли себя дизайнерами интерьеров. Честно говоря, Алекс не мог представить Наоми ни в одной их этих ролей.
Наоми же не строила никаких планов на то, что оставалось от лета, кроме того, чтобы выходить на улицу, когда позволяла погода, и загорать. И менее всего ее интересовало создание дома. Но она заметила задумчивость Алекса и догадалась о ее причинах.
— Я тоже буду помогать, — просто предложила она, — когда мой агент найдет для меня работу.
Алекс, так старавшийся придумать, чем бы она могла заняться в качестве второй карьеры, понял, что, оказывается, Наоми считала, что она может продолжить свою первую карьеру, что в модельном бизнесе у нее все еще были перспективы.
— Конечно. — Он улыбнулся ей со щемящей нежностью.
Наоми была так органично женственна. Это, наверное, было сейчас не в моде и бросало вызов феминизму, но такие женщины всегда были и всегда будут. И они сами ничего не могли с этим поделать; они будто имели дополнительный хромосомный компонент — лишнюю Х-хромосому.
Наоми была из тех женщин, которые никогда не полнели, не храпели, не рыгали, не испускали газы, не потели, не свистели, не занимались контактными видами спорта, не пили в барах и не отпускали непристойных шуток. Она никогда явным образом не инициировала секс, хотя, скромно потупив глаза, могла побудить мужчину предпринять соответствующие действия. Пешком она не смогла бы уйти далеко, сила ее бицепсов была достойна сожаления. При виде пауков она дрожала, визжала при одной мысли о мышах, прикрывала рукой глаза, отгораживаясь от ужасов жестокого фильма. Глаза ее частенько бывали на мокром месте. И не более чем лилия смогла бы принять обличье колючего утесника, могла Наоми уподобиться резкой, яркой Элейн Шарп.
«Я что-нибудь придумаю, — поклялся себе Алекс, — я найду для нее выход». Он собирался нежно, но твердо наполнить ее существование большим смыслом. Он не планировал бесконечно обеспечивать ее, держать дома, потакать ее инфантильности. Его намерением было эмансипировать ее, насколько это было возможно. Алекс догадывался, что это будет нелегкой задачей, но, основываясь на своей непоколебимой вере в ее природное совершенство, не сомневался в успехе.
— Сегодня я разговаривал с Кейт, — признался он Наоми.