Любовь шевалье
Шрифт:
А поэты творили.
— Клянусь небом! — воскликнул Дора. — Я хотел бы сочинить оду, воспевающую славную победу над еретиками, оду, которая сохранит мое имя для потомков. Я назову ее «Парижская заутреня»…
— Чтобы написать такую оду, тебе придется окунуть перо в кровь, а не в чернила, — заметил Понтюс де Тиар.
— О, я несчастный! — завывал Грегуар, пытаясь рвать на себе волосы (занятие бессмысленное, поскольку почтенный трактирщик был совершенно лыс). — Мое заведение спалят, если узнают, что мы помогли им бежать!
— Любезнейший Ландри, — крикнул ему Пардальян-старший, — запишите на мой счет стоимость всего вашего имущества,
— Клянусь, мы все оплатим! — кивнул шевалье.
— Бегите, бегите же! — умоляла Югетта.
Ветеран расцеловал хозяйку в обе щеки. А шевалье обнял трепещущую Югетту, нежно прикоснулся губами к ее векам и прошептал:
— Я тебя никогда не забуду!
Впервые он назвал ее на ты, и сердце Югетты едва не выскочило из груди.
Отец с сыном ринулись вверх по лестнице и скрылись…
Разволновавшийся трактирщик вынул давно приготовленный мешочек с деньгами и драгоценностями супруги.
— Нам тоже надо бежать, — вздохнула Югетта. — Эти безумцы уже прорвались в наш тупичок.
— Бежим, — едва держась от страха на ногах, пролепетал достойнейший Ландри.
— Мадам Ландри! — загремел голос поэта Дора. — Вы — плохая католичка, и я донесу на вас! Вы отсюда не уйдете.
Понтюс де Тиар вытащил шпагу и спокойно проговорил:
— Бегите, Югетта, бегите, дорогой Ландри! Если эта гадюка попытается укусить, я ее напополам разрублю!..
Перепуганный Дора съежился и замолчал [18] .
Через несколько минут орда фанатиков вышибла дверь и ворвалась в гостиницу. Они никого не нашли и подожгли заведение Ландри Грегуара.
Глава 42
УЖАСНЫЕ КАРТИНЫ
Оба Пардальяна, ринувшись в переулок, который указала им Югетта, выбрались через улицу Сен-Совер на Монмартрскую улицу. Однако пройти по ней им не удалось: улицу заполнили толпы народа; людской поток устремился к Сене. Черный дым клубами стлался над головами, неистово звонили колокола, слышались выстрелы из аркебуз, стоны и крики раненых…
18
Дора, Жодель, Баиф покрыли себя позором, сложив панегирики в честь кровавой бойни. Ронсар и Понтюс де Тиар, единственные из поэтов «Плеяды», -демонстративно промолчали, осудив таким образом своих трусливых собратьев по перу.
Внезапно на охваченной безумием улице возникло видение: сквозь огонь и дым по Парижу двигалась кавалькада. Триста всадников, закованных в заляпанные кровью латы, тяжелой рысью пронеслись по мостовой. Они были похожи на выходцев из ада. Толпа расступалась перед ними, восторженно вопя… Герцог де Гиз возвращался с Монфокона!.. За Гизом и его свитой ехал маршал де Таванн, а с ним еще триста всадников, подобных свирепым диким кентаврам! После Таванна появилась просторная открытая карета, а в ней — весело хохотавшая и горланившая песни компания. В карете сидел герцог Анжуйский со своими накрашенными, завитыми, надушенными мускусом фаворитами — Можироном, Келюсом, Сен-Мегреном. Они приветствовали криками «браво» каждый удачный выстрел из аркебузы, аплодировали, проезжая мимо подожженных домов.
— Пейте, пейте кровь еретиков! — рычал Гиз.
— Пустите им кровь! — визжал Генрих Анжуйский.
— Убивайте!
За этой чудовищной кавалькадой следовало десятка полтора крепких коней, которые тянули волокуши. На каждой волокуше громоздились окровавленные трупы. Кровь стекала сквозь щели меж досок, и за процессией тянулся широкий кровавый след…
Так разворачивалась в Париже эта чудовищная трагедия, навеки вписанная в хроники истории человечества как одно из самых постыдных его деяний.
Людской поток увлек Пардальянов и понес их неведомо куда. Оба чувствовали себя ужасно: сердца их сжимались от тоски и тревоги, души переполняло отвращение, вызванное зрелищем кровавой бойни. Но, к немалому изумлению отца а сына, их самих никто не трогал. И лишь взглянув друг на друга, оба заметили, что на правой руке у каждого из них белела повязка. Это Югетта в минуту прощания незаметно и ловко повязала Пардальянам белые ленты, чтобы обезопасить их от орды безумцев.
Шевалье в бешенстве сорвал повязку и хотел отшвырнуть ее в сторону. Жан, разумеется, не был гугенотом, но и добрым католиком назвать его было трудно: он вообще равнодушно относился к религии. Пардальян-старший поймал на лету обрывок белой ленты, затолкал его в карман и заметил:
— Клянусь Пилатом, мог бы и сохранить на память о нашей милой Югетте.
Шевалье лишь молча пожал плечами. А его отец, засовывая в карман повязку, нащупал там какой-то забытый листок бумаги.
— Что это у меня в кармане? — изумился он. — Ах да… вспомнил… ерунда, пошли быстрей!
Ветеран и правда вспомнил, как к нему в карман попал этот листок: когда они с сыном покидали особняк Колиньи, оглянувшись в последний раз на труп Бема, пригвожденный к дверям дворца, Пардальян-старший заметил у ног мертвеца какую-то бумажку и машинально сунул ее в карман. Впрочем, он не придал этому никакого значения и даже не рассмотрел как следует свою находку.
Итак, людской поток нес отца с сыном к Сене; тщетно пытались они пересечь улицу, чтобы отправиться наконец ко дворцу Монморанси. Возле моста обезумевшая десятитысячная толпа окончательно перекрыла путь на противоположный берег реки.
Пардальянам оставалось только кинуться в ближайший проулок, чтобы как-то спастись от дикого гнева толпы. Они мчались не разбирая дороги, задыхаясь и дрожа, пока, наконец, не выскочили на какой-то — как им показалось — пустырь, огороженный невысокой стеной. Этот уголок Парижа выглядел островком мира, тишины и покоя…
Глава 43
ОСТРОВОК ПОКОЯ
Куда они попали? Пардальяны не могли ответить на этот вопрос. Сколько было времени? Они не знали… Оба перевели дух, вытерли пот, струившийся по их лицам, и осмотрелись вокруг. Налево, шагах в десяти, они увидели в стене широкие ворота. Рядом с воротами — что-то вроде низкой пристройки, этакую лачужку… Место казалось очень тихим: ни крови, ни трупов, ни убийц, ни жертв. Лишь издали доносились вопли толпы, словно рокот океанского прибоя. Из-за стены свешивались зеленые ветви деревьев. Пардальяны с восторгом прислушались к стрекоту кузнечиков и сверчков, гревшихся в траве на солнышке. И лишь через несколько минут, когда отец и сын немного отдышались и успокоились, они заметили над воротами крест. Кресты возвышались и за оградой. Только тогда отец с сыном сообразили, что перед ними кладбище, а в лачужке, видимо, живет могильщик. Они выбежали к кладбищу Избиенных Младенцев.