Любовь шевалье
Шрифт:
— Неплохой трофей! — прошипел Моревер. — Кому бы ее отнести? Гизу? Королеве? Гиз сейчас в проигрыше. Вручу-ка я это королеве Екатерине!
И Моревер покинул особняк Колиньи.
Оба Пардальяна, шагая по улице, обсуждали свои планы.
— Нужно попробовать выбраться из Парижа, — предложил Пардальян-старший.
— Нужно попытаться добраться до дворца Монморанси, — не согласился с ветераном сын.
— Да ты же сам говорил: Монморанси — католик, ему нечего бояться…
— Мне так не кажется. Надо идти во дворец.
— Сказал бы уж
Шевалье побелел. Он ни разу не заговаривал о Лоизе, но думал о ней постоянно. И сейчас Жан лишь повторил:
— Поспешим, батюшка. Что если на маршала напали? Тогда мы появимся весьма кстати…
При мысли о том, что банда фанатиков может ворваться к Лоизе, шевалье содрогнулся и ускорил шаг.
— Ну знаешь ли… — рассердился отец. — А вдруг Монморанси заодно с этими негодяями? Он же — истинный католик.
Ошеломленный шевалье застыл на месте.
— Да! — прошептал он. — Это было бы ужасно… Отец, я должен убедиться сам. Неужели отец Лоизы — из тех, кто убивает, прикрываясь именем Господа?!
Глава 40
ВОСКРЕСЕНЬЕ, 24 АВГУСТА 1572 ГОДА, ДЕНЬ СВЯТОГО ВАРФОЛОМЕЯ
Как только оба Пардальяна покинули улицу Бетизи, им стало ясно, что каждый шаг в Париже чреват опасностями. Город превратился в гигантское поле битвы; нельзя было перейти улицу, не спотыкаясь о трупы; на каждом перекрестке прохожий рисковал жизнью. Впрочем, то, что делалось вокруг, трудно было назвать битвой: это была резня, кровавое массовое избиение.
В каждом квартале, на каждой улице преследовали любого, кого подозревали в малейшей симпатии к протестантам, независимо от того, был человек католиком или гугенотом. Одинаковые, ужасные сцены разыгрывались во всех уголках Парижа.
Группы из двадцати-тридцати безумцев врывались в дома несчастных гугенотов и убивали всех подряд — мужчин, женщин, детей. Иногда доведенная до отчаяния жертва пыталась выпрыгнуть в окно. Но ее преследовали и на улице, устраивая настоящую охоту. Нагнав беглеца, его валили на мостовую, кромсали кинжалами, тащили на костер или в Сену.
И повсюду раздавались страшные вопли: «Да здравствует Христос!», «Смерть еретикам-гугенотам!». В городе воцарился немыслимый хаос. Все колокола непрерывно звонили. Замолчал лишь большой набатный колокол церкви Сен-Жермен-Л'Озеруа, давший сигнал к резне.
С наступлением дня резня обрела фантастический размах. То же творилось и в провинции, в крупных городах. В Париже это сумасшествие длилось целых шесть дней…
И в первый же из них, ясным августовским утром жители столицы потеряли человеческий облик. Словно хищные звери, терзали они плоть несчастных. Рассказывали, что женщины пили кровь жертв. Всех пьянил удушливый и горький дым, смрад горящих тел… Среди дыма и пламени мелькали искаженные ненавистью лица, метались тени, молниями сверкали кинжалы.
Кровь, везде и всюду кровь! Она стекала со стен, покрывала пятнами
На маленьком базарчике, во дворе за храмом Сен-Мерри, торговки и хозяйки мирно болтали. Их изумлял лишь неумолчный колокольный звон. А в ста шагах от Сены, недалеко от Бастилии старики играли в шары или грелись на солнышке…
У ворот Бюсси играли в чехарду ребятишки… Два гугенота, преследуемые фанатиками, выбежали на площадь. Убийцы настигли несчастных и зверски закололи кинжалами. Один из игравших на площади мальчиков, скончался на месте от страха.
Но, не считая этих немногочисленных островков, весь город являл собой картину великого бедствия: пылали сотни домов, на улицах громоздились горы трупов.
Вот что увидели Пардальяны в то воскресенье, в день святого Варфоломея.
Отец и сын упрямо старались добраться до дворца Монморанси. Но им приходилось то отступать к городским стенам, то возвращаться, то петлять… Они не в силах были сопротивляться могучему урагану, который взбаламутил людское море…
Глава 41
ПИР ХИЩНИКОВ
Сколько же времени они шли? И куда теперь попали? На этот вопрос ни отец, ни сын не могли ответить. Они стояли, держась за какую-то коновязь под навесом, к которой их прижал стремительный людской поток. В десяти шагах справа грабили чей-то особняк. Перед домом свалили в кучи вытащенную мебель, столы, стулья. Кто-то поджег все это, и запылал костер.
Из дома появился мужчина; он волок за собой труп.
— Да здравствует Пезу! — орала толпа вокруг костра.
Труп оказался телом герцога де Ла Рошфуко, а тащил покойника действительно Пезу. Шевалье де Пардальян тут же узнал его, хотя в дыму нелегко было что-то разглядеть. Пезу шагал, засучив рукава, похожий на тигра-людоеда. И приспешники его, окружившие главаря, тоже напоминали хищников: их глаза горели, зубы скрежетали. Тигры… кругом одни тигры…
— Сороковой! Молодец Пезу! — завопил кто-то.
Пезу помахал рукой и подтащил труп к костру. У несчастного Ла Рошфуко было перерезано горло: из зияющей раны хлестала кровь.
Пезу и его свора окружили разгоревшийся костер. Пезу влез на стол и поднял тело, собираясь зашвырнуть его на вершину горящей пирамиды. Но внезапно он передумал, подхватил труп, и на лице его появилась хищная гримаса. Словно в горячечном бреду, Пардальяны увидели, как Пезу приник ртом к открытой ране… Потом размахнулся и кинул тело в огонь. Затем он спрыгнул со стола, вытер окровавленные губы и прорычал:
— Так пить хотелось!
Чернь радостно приветствовала головорезов Пезу, а те уже мчались по улице, высматривая новую жертву. Наконец они скрылись за углом. Последним удалился Пезу, бормоча: