Любовь в изгнании / Комитет
Шрифт:
Вы говорите, что звучат отдельные робкие голоса? Но погодите! Им немедленно будет дан ответ в разделах писательской почты в наших крупнейших газетах. Их немедленно обвинят в антисемитизме! Напомнят о гитлеровских газовых печах. Скажут, что в то время эти авторы еще не родились, но они несут за них ответственность своими писаниями. Израиль — это святыня. Израиль непогрешим, и никто не имеет права тронуть его. Все, что делает эта страна, хорошо.
Вы скажете, что нет преступлений плохих и преступлений хороших. Тем более, если их жертвами становятся женщины, дети, старики, больные на больничных койках.
Значит, вы левый экстремист, подстрекатель и
Вся статья была выдержана в этом тоне, а в конце, после подписи автора, шла фраза: «После всего сказанного я, конечно, понимаю, что я антисемит, и нет необходимости, чтобы кто-то писал об этом и пытался раскрыть мне глаза!».
Я в жизни не читал в газетах этой страны подобных слов и решил, что должен обязательно увидеться с Бернаром и узнать от него, что произошло и что именно сказала упоминаемая им в статье Лоранс. Протянул руку к телефону, чтобы условиться о встрече, но вспомнил интервью с норвежской медсестрой Марианной и решил повременить. Я уже поклялся себе, что не буду смотреть по телевидению кадры выхода палестинских бойцов из Бейрута и не буду ничего читать об этом. Когда израильтяне вошли в Западный Бейрут после убийства Башира Жмайеля [35] , они наши там лишь горстку бойцов из насеристских отрядов, которые отстреливались из винтовок против артиллерии и танков. Я решил вообще не включать телевизор. Видеть все это было бы настоящим самоистязанием.
35
Пьер Жмайель (1947–1982) — ливанский политик, представлял интересы ливанских христиан; с 23 августа по 14 сентября 1982 г. президент Ливана. Погиб в результате теракта. (Примеч. ред.)
Но долго прятать голову в песок мне не удалось. В тот же день телефонный звонок пробудил меня от тревожного послеобеденного сна. Глухой голос говорил на ливанском диалекте:
— Господин..?
— Да.
— Я Сами из Ливанского Красного Креста.
— Здравствуйте.
Я пытался вспомнить, знаю ли я его, но Сами взволнованным голосом продолжал: «Со мной ваш египетский друг устаз [36] Ибрахим. Он сейчас будет говорить с вами, постарайтесь его успокоить».
36
Устаз (араб.) — в данном случае «господин».
— Ибрахим! — крикнул я.
С другого конца до меня донесся хриплый, прерывающийся голос:
— Слушай, здесь горы, горы…
— Ибрахим, говори погромче, пожалуйста. Я тебя не слышу. Как ты себя чувствуешь?
— К черту мое самочувствие! Я говорю, что здесь горы трупов. И миллионы мух. Мухи облепили мои глаза. А под кожей у меня запах смерти. Записывай, записывай скорей то, что я говорю.
Я нашарил на столе ручку и бумагу, крикнул в трубку:
— Я не понимаю, Ибрахим. Что я должен писать? Какие мухи?
— Пиши, что я говорю, — злобно крикнул он в ответ. — В Сабре тучи мух вьются над горами трупов. Нет, не вычеркивай этого. Вычеркни мух. Какое значение? Я не могу думать. Обожди минутку… Мухи жужжат у меня в ушах. Извини. Здесь некуда писать. После ухода палестинцев все наши газеты закрыли. Я хочу рассказать тебе, что видел, пока не поздно. Ты должен записать. Обожди минутку, обожди.
Наступило
— Я просил вас успокоить Ибрахима. Он в ужасном состоянии! Мы все в ужасном состоянии после увиденного в Сабре и Шатиле. Но у Ибрахима вдобавок ко всему диабет, как вы знаете. Он может погибнуть, говорю вам прямо, может погибнуть, если случится кризис…
Трубку вновь схватил Ибрахим. По его голосу я понял, что он прилагает нечеловеческие усилия, чтобы держать себя в руках.
— Слушай, — сказал он, — у нас нет времени. — Если я не использую эту возможность, в следующий раз не найду даже телефона. Что пишут у вас о произошедшем в Сабре и Шатиле?
— Ничего не пишут. А что произошло?
— Как?! — крикнул он. — Даже в Европе? Здесь уже три дня продолжается резня — после того, как израильтяне вошли в Бейрут. И ничего не пишут? Я только что вернулся из Сабры…
Ибрахим не успел закончить фразу — раздался длинный гудок, связь прервалась.
— Ибрахим, Ибрахим! — продолжал я кричать в мертвую трубку. — Что случилось?
Что случилось? Я включил телевизор. По нему показывали сериал «Даллас».
Я отошел от телевизора, включил радиоприемник, стал ловить одну станцию за другой. Нигде не было новостей, всюду только музыка и песни. Но пока я лихорадочно гонял индикатор приемника слева направо и назад, телевизионный сериал прервался, на экране появилась дикторша и с каменным лицом объявила: «Мы только что получили репортаж из Бейрута. Советуем людям с повышенной чувствительностью и страдающим серьезными заболеваниями не смотреть его.»
Молчание. Темный экран. Безо всяких предисловий появляется диктор, имя которого я знаю — Жан Паскаль, худощавый, с грустными глазами. Сейчас его глаза подернуты пленкой слез. Он стоит на фоне остатков разрушенного дома. Ярко светит солнце, и лоб его блестит от пота. Некоторое время молча смотрит в камеру, потом начинает говорить, пытаясь быть спокойным: «Дамы и господа, уважаемые зрители, за двадцать лет моей работы на телевидении это первый репортаж, который я не хотел бы вам показывать… — голос его дрожит. — Это первый репортаж из лагеря Сабра после происходившего здесь в течение нескольких дней истребления палестинцев».
Диктор умолкает. На экране видны узкие улочки, развалины домов с торчащими из них скрученными железными прутьями, обломки мебели и… никакого признака жизни. Камера замедляет движение, последующие кадры сняты издали.
Горы трупов на земле. Трупы за трупами и трупы поверх трупов.
Гора трупов мужских и женских, лежащих на спине, на боку, лицом вниз.
Лужи засохшей крови под головами и вокруг тел.
Камера подрагивает, когда объектив приближается к кучам тел — видны облепившие их мухи.
Вновь звонит телефон. Я не беру трубку, неотрывно смотрю на экран.
Короткий репортаж окончен. Дрожащий голос Жана Паскаля произносит: «Мы не можем показать вам все, что видели в Сабре и в Шатиле. Человек не в состоянии вынести это зрелище…». Он говорит еще что-то, но я уже не воспринимаю слова.
Протягиваю руку к телефону. Это снова Ибрахим:
— Я быстро тебе продиктую, — слышу я в трубке, — боюсь, что связь опять прервется. Пиши: В Сабре и Шатиле израильтяне, фалангисты и армия Саада Хаддада уничтожили тысячи палестинцев… Пишешь? Я сообщу тебе факты, а ты потом сам запишешь. Когда я приехал в Сабру, трупами были завалены все улицы. Чтобы пройти, надо было ступать по ним, невзирая на невыносимый запах и тучи мух. На одной из улочек земля была мокрая, ноги увязали в крови…