Любовь в мире мертвых
Шрифт:
Жаль будет, если помрет. Хотя, после ее сегодняшней борьбы, дикого злого взгляда, стало понятно, что не мышка она полевая, а боец.
Просто надо было дать прочувствовать, как бывает.
Чтоб жить захотелось.
Он опять лизнул пальцы, посмаковал вкус.
Вкусная баба. Очень вкусная.
Хоть и ебанутая, конечно, полностью.
Спарринг
Друзья, эта история начинается в Вудберри, городе, окруженном со всех сторон
Цезарь Мартинез в последнее время полюбил приходить на стадион с утра пораньше. Неторопливо разминался у турников, делал пару подходов с покрышками, отжимания, подтягивания.
Молодые ребята из его группы, отследив как-то его утренние разминки, начали тоже таскаться, набиваясь в напарники.
И даже вечный его соперник в еженедельных вечерних развлечениях с мертвецами, Диксон, уж на что ленивый сукин сын, тоже периодически подваливал. Правда, не для того, чтоб позаниматься, а чисто поржать.
Вот и в этот раз он сидел на скамейке, неторопливо и со вкусом покуривая, причем явно не табак (и это с утра-то пораньше! и где только берет, ganado?), и, прищурившись, отпускал комментарии в адрес его бойцов. Ну, и его своим вниманием не обходил, само собой.
Цезарю на приятеля — соперника было плевать, на завтрашнем вечернем шоу он его раскатает, припомнив все сегодняшние слова.
Гораздо больше внимание привлекала противоположная часть стадиона.
Там, в стороне ото всех, выполняла свою обычную утреннюю разминку новая жительница их города.
Она плавно скользила, и складывалось ощущение, будто ее ноги не касаются земли. Руки с тонкой острой катаной летали так, что дреды, которые она всегда во время занятий завязывала в пучок, опаздывали, завершая маневр, и хлеща хозяйку по длинной шее, щекам, попадая в пухлые губы.
Женщина встряхивала головой, убирая мешающие ей волосы со вспотевшей кожи, и Мартинезу в этот момент дико хотелось ухватить ее за эти длинные дреды, дернуть на себя, так, чтоб выгнулась, как кошка, в его руках, и провести языком по мокрой от пота спине, облизывая позвонки на шее, почувствовать соль и тонкую ноту мускуса, которую он очень остро ощущал, когда она, закончив разминку, проходила мимо, не удостаивая его даже взглядом.
Хищная, надменная сука.
Она никогда, никогда не оборачивалась на его приветствие, на его слова восхищения, которые он поначалу, свято веря в свою неотразимость, говорил ей вслед. То, что безотказно работало с другими женщинами, с ней не прокатывало.
Диксон, правда, уверял, что она лесбиянка. И Мартинез тоже к этому склонялся, потому что, ну не может баба быть настолько к нему равнодушной! Ну не было такого ни разу!
Да и то, что она появилась в городе с подружкой, симпатичной блондинкой, наводило на размышления.
Хотя
Короче, чуйка у нее была невероятная.
Босс поручил Цезарю приглядывать за черной подружкой своей новой женщины. И Мартинез с удовольствием подчинился.
И приглядывал.
И пригляделся в итоге.
Так пригляделся, что даже во сне ее видел. В снах. В разных. Где он по-разному ее трахал. И так это было сладко, что никакой другой бабы не хотелось. И просыпаться не хотелось. И было только опасение перепутать однажды сон с реальностью. Натворить дел.
Мишонн была слишком сексуальна, особенно для лесбиянки. Какая, на хрен, лесбиянка, с таким-то телом!
Нет, ему верить в это не хотелось.
Просто долго она была снаружи, долго пришлось выживать, вот и привыкла рассчитывать на себя только.
Стала чересчур независима, garfio (кошка. исп), чересчур своевольна.
Так и тянуло нагнуть и выебать.
Подчинить.
Вот только как подобраться, если даже разговаривать не хочет с ним?
Он опять задумался, глядя, как женщина тренируется с катаной, и потерял контроль. Само собой, Диксон его тут же подловил.
— Че, Брауни (прим. автора: издевательское наименование мексиканцев в южной Джорджии, обычно за это бьют.), яйца чешутся на чернушку?
Мартинез даже вздрогнул от неожиданности, и тут же обругал себя. ?Idiota! ?Que tonto!(идиот! как глупо! исп.)
Взял себя в руки, усмехнулся максимально нейтрально:
— Диксон, у тебя все мысли только о ебле?
— Да глядя на то, как ты слюни глотаешь, ни о чем другом не думается.
Диксон откинулся поудобней на скамейке, выдохнул сладкий дым, прищурился на кружащуюся, словно в танце женщину.
— Не, так-то ничего у тебя вкус. Не скажу, что одобряю, я люблю беленьких, ты ж в курсе… Но и в этой че-то есть… Да, определенно. Слышь, а че ты мнешь яйца? Давно ее оседлать надо было… Или ты уже?
Тут он опять затянулся, покосился на молчащего приятеля, оценил его голодный взгляд:
— Хотя нееее, все еще танцы вокруг устраиваешь… Дурак ты, Брауни…
— Заткнись, сука, — разозлился Мартинез, — не твое собачье дело.
Диксон, к его удивлению, не обиделся, а рассмеялся:
— Ух ты! Вот это цепануло тебя! Ну точно, дурак…
И, видя, что Мартинез собирается уходить, поймал его за плечо, внезапным и неуловимым, практически змеиным движением, словно и не выкурил расслабляющий косячок только что.
— Слышь, мужик, вот поверь моему опыту: с такими бабами нехер танцевать, такие только силу уважают. Берешь, тащишь в свою нору и ебешь. И если хорошо выебешь, она будет за тобой, как кошка в охоте ползать и жопу подставлять…
Он еще что-то собирался сказать, но Мартинез дернул плечо, пробормотал сквозь зубы на испанском что-то совершенно нецензурное о Диксоне и его матери, и, кинув последний взгляд на уже собирающуюся уходить Мишонн, двинулся на выход.