Любовь в мире мертвых
Шрифт:
Отодвигается, с удовлетворением разглядывая красивую полную грудь, которая, кажется, стала еще больше, или он так запомнил?
Доун трясущимися руками расстегивает молнию на карго, Диксон, не желая ждать, помогает даме, просто сдернув брюки вниз, вместе с бельем.
Опять на секунду подвисает, ослепленный белизной и гладкостью кожи.
Охренительно. Просто охренительно.
Эта сучка выглядит сейчас лучше, чем в его блядских снах. Развратнее. Сочнее.
И он не он будет, если не вытрахает из нее сегодня
Он наваливается на резко выдохнувшую женщину, закидывает тонкие ноги на бедра, залезает грубыми пальцами ей между ног. Усмехается, оценив уровень готовности.
Течет, тварь, еще как течет. Не ошибся он насчет нее.
— Ну че, сучка, вспоминала меня? — хрипит он, еле сдерживаясь, поднося пальцы в терпко пахнущей смазке к лицу, дрожа ноздрями, дурея еще больше от запаха ее желания.
— Да, — сладко выдыхает она, нетерпеливо шевельнув бедрами.
Он больше не ждет. Толкается в нее, сразу глубоко, так, что даже дыхание перехватывает, обнимает прильнувшую к нему женщину, и двигается, сильно и неторопливо, постепенно наращивая темп, испытывая дикий, ни с чем не сравнимый кайф от того, что он все правильно помнит!
И что то, что происходит сейчас, куда круче!
В миллион раз круче!
Доун жаркая, податливая и обволакивающая. Сжимает его сильными бедрами, призывая двигаться грубее и быстрее, жестче.
Помнит его грубость, тварь! И кайфует от этого!
Видно никто ее после него не драл с такой яростью.
Дискон мрачно и довольно разглядывает запрокинутое в порыве страсти, нереально красивое лицо, тянется к манящим губам.
Пусть тварь, пусть ядовитая, но, бля, как хорошо-то! И не хочется прекращать, не хочется заканчивать это все! Как наркоману, хочется все больше и больше!
Дерил сжимает ее сильнее, сознательно оставляя следы на тонкой белой коже, вбивается уже совсем бешено, не контролируя себя больше, впивается в сладкие ядовитые губы жадным поцелуем и кончает, на секунду позже Доун, успев оценить, насколько круто она в оргазме сжала его внутри себя.
Какое-то время они лежат, не в силах двинуться, разорвать объятия.
Затем Диксон выдыхает.
Мягко, с несвойственной для него нежностью скользит губами по мокрой от пота шее Доун, вдыхая ее запах и шумно дыша.
— Слышь, — через десять минут, перекурив и отдышавшись, спрашивает он, — так че ты здесь забыла?
— Я тут живу, не очень далеко, — осторожно говорит она, поправляя одежду и пытаясь застегнуть вырванные с мясом пуговицы.
— С кем?
— Это неважно.
То, как она прячет глаза, как уходит от ответа, как осторожничает, указывает на наличие мужика в ее жизни.
Диксон почему-то дико бесится, хотя ему должно быть без разницы, наплевать, кого эта змея травит еще своим ядом. Обвивает своим телом. Облизывает своим розовым язычком.
Дерил старается гасить в себе злобу, но получается плохо.
—
То, что не зовет с собой, как когда-то, тоже указывает на то, что ей теперь есть на кого переложить грязную работу.
— Иди, — он не шевелится, поглядывая на нее прищуренными от злости глазами.
Она разворачивается и идет. Не оглядываясь даже. Тварь.
Диксон подрывается, одним прыжком перекрывает расстояние между ними, разворачивает невольно вскрикнувшую женщину к себе, и впивается зло в шею, оставляя болезненный кровоподтек.
— Привет передавай своему ебарю от меня, — хрипит он, отталкивая ее, и уходя прочь, первым, не оглядывась.
И не видя, как Доун стоит, держась за место засоса, и провожая его удаляющуюуся фигуру внезапно блестящими глазами.
2.
Он ничуть не изменился. Совершенно.
Волосы только отросли, и борода появилась, неопрятная, колючая, с поблескивающей в ней сединой.
И морщин возле глаз добавилось.
И тяжелее стал, значительно тяжелее, массивнее. Доун это всеми косточками сегодня прочувствовала.
А так все тот же.
Грубый, жестокий, прямолинейный. Неразговорчивый.
Жадный.
Доун идет к дому, по привычке страхуясь от преследования. Хотя, скорее всего, реши Диксон ее выследить, она этому не сможет препятствовать.
Доун на всякий случай петляет, долго сидит в кустах, напряженно всматриваясь в лес, из которого вышла.
Но, кроме парочки совершенно уже неходячих ходячих, никого не видит.
Все, дольше ждать нельзя, ей надо идти.
Доун идет домой, непроизвольно ускоряясь.
Периодически она дотрагивается до огромного, уже вспухшего засоса, что оставил ей этот невозможный грубиян, и улыбается.
Она скучала по нему, оказывается.
Мария видит ее издалека, подает сигнал открыть ворота.
Доун заходит, отдает собранные травы и нескольких пойманных в силки кроликов подошедшей Сэми, и быстро идет в свою комнату.
Помыться она успеет.
Потом.
Вечером, уже лежа в постели, Доун опять трогает засос, вспоминает Дерила, его ярость, бешеный напор, злой, голодный взгляд.
Он по-прежнему нереально хорош.
Даже лучше, чем в ее воспоминаниях.
На следующий день Доун, отдав последние распоряжения Сэми, выходит за ворота. Хотя и не собиралась, собственно.
Никуда не собиралась.
Но идет.
Ноги сами несут на ту полянку, где она встретила Диксона.
Доун далека от мысли, что он снова там будет.
С чего бы вдруг?
Его реакция на ее вопрос о Бет однозначна. Девчонка все еще дорога ему. Может быть, они даже вместе.
Диксон не выглядит отшельником, на нем довольно чистая одежда, все пуговицы на месте. Во всей его внешности угадывается женское присутствие, забота.