Любовь в настоящем времени
Шрифт:
Леонард кивает и пробует что-то сказать. Наверное, свое обычное «Эге». Звук получается, как если бы граммофонная игла проехалась поперек пластинки.
— А какие звуки издает Попка, Леонард? Ты помнишь?
Леонард опять кивает, на этот раз не пытаясь ничего сказать. Но Барб целиком завладела его вниманием. Он уже не старается сделать резкий и глубокий вдох.
— Му-у-у-у. Так говорит Попка?
Из груди Леонарда доносится странный звук, его тельце вздрагивает. Неужели судорога или приступ боли?
И тут я понимаю, что он хихикает.
— Не-а, — говорит он.
— Ква-ква, — выдавливаю из себя я. Опять хихиканье, только более глубокое и радостное.
— Не-а!
— А как он говорит?
— Чик-чирик! — Леонард пыхтит, как бегун у финишной черты марафонского забега. Наверстывает упущенное.
— Правильно! — Барб гладит его по голове. Я кладу голову Леонарду на плечо и смотрю на нее. Как она всему этому выучилась? И что было бы, если бы я остался с Леонардом один на один?
Барб перехватывает мой взгляд.
— Не смотри на меня так, — просит она. — Мне от твоего взгляда не по себе.
Редкий случай, когда я блюду свой интерес и не спрашиваю Барб, что она имела в виду под этим «так».
— Надень-ка лучше какие-нибудь штаны, — советует Барб.
ЛЕОНАРД, 5 лет
Первая счастливая минута
Митч относит меня наверх на закорках. Он надел треники, но спина у него как была голая, так и осталась. Я не могу обхватить его ногами как следует, мешает моя длиннющая футболка. Держусь руками и болтаюсь в воздухе. У меня уже все прошло, и Митч это знает. Просто он мне друг, вот и тягает наверх на себе.
Митч зажигает свечу. Я по пути нарочно вырубил свет. Я ведь вообще-то не боюсь темноты. Просто мне стало страшно, когда я проснулся на новом месте, а вокруг темно и ингалятора нигде нет.
Митч кладет меня на кровать и сам ложится рядом. Появляется Барб. На ней большая рубашка, наверное, ее носит Митч. Барб собирает свою одежду.
— Нет, — стонет Митч. — Уже уходишь? Останься. Хоть на пару минут. Поболтаем, и все.
Барб ложится рядом с Митчем и натягивает на себя одеяло. Я закидываю руки за голову и смотрю в потолок. Свет от свечки дрожит на балках. Я хочу поиграть со светом и кручу головой. Резинка от очков так и елозит по затылку.
Уголком глаза я вижу, что Барб положила руку Митчу на грудь. А Митч положил свою руку мне на грудь. Вот здорово.
— Ну хорошо, — говорит Барб. — О чем будем болтать?
Я смотрю прямо на пламя свечи и знаю, что все хорошо. Ведь Перл… она рядом.
Это моя первая счастливая минута.
— Расскажи Барб про собаку, — просит Митч.
— Про ту, которая каждое утро гуляет по нашей улице?
— Нет. Про ту, которую показывали по телевизору.
— Ну конечно, — говорю. — Ты, Бар, не видела, а жалко. Круто было. Мужик прогуливался со своей собакой, а вода поднялась, и собаку забрал вертолет, и она летела на веревке по воздуху, а я боялся, что этот мужик ее уронит. Мы про собаку два раза смотрели. И оба раза я закрывал себе руками глаза. Глупо, конечно. Но так безопаснее.
— Береженого Бог бережет, — соглашается Барб.
Потом мы долго молчали. Я зажмурился и стал смотреть на пламя свечи из-под ресниц. И даже в этом была Перл. Митч, наверное, подумал, что я сплю, и снял с меня очки и положил на тумбочку. Опять пошел дождь, капли стучали по окошку в крыше у меня над головой, и в этом тоже была Перл.
Это правда была счастливая минута.
ЛЕОНАРД, 17 лет
Первая счастливая минута
Вопрос: сколько ангелов может уместиться в пламени одной-единственной зажженной свечи? Ответ: только один, но этого вполне достаточно.
Некоторые подробности той ночи запомнились мне до головокружения ясно. Всякие мелочи, которые теперь всегда со мной. А кое-что забылось. Но не все. Только вдруг я перезабыл события, которые случились на самом деле? И то, что подсовывает мне память, — всего лишь мое воображение?
Как бы там ни было, вспоминается вот что.
Самое важное: я смотрел на пламя свечи и знал, что в нем Перл и что она со мной. Это была моя счастливая минута.
Потом, решив, что я заснул, они стали шепотом разговаривать. А я притворялся спящим, и вовсе не потому, что мне так уж хотелось подсмотреть за ними. Просто я был в том возрасте, когда не верится, что окружающий мир существует, пока ты спишь. А так я обманывал сон — и мог слышать все, что каждую ночь ускользало от моих ушей.
Барб сказала:
— Ты знаешь, как называют тех, кого вытаскивают из опасных мест на веревке?
Митч спросил:
— Кто называет?
— Сами спасатели, диспетчеры, полицейские. Что-то вроде профессионального жаргона.
— Сдаюсь, — говорит Митч. — И как они их называют?
— «Чайный пакетик» или «обезьяна на лиане». В зависимости от настроения.
— Прямо так сразу и «обезьяна»? Только потому, что его с собакой застигло наводнение?
— Мы говорим о двух разных вещах. Ты говоришь про спасаемого. Я говорю про спасателей.
— Ты меня совсем запутала. Почему он обезьяна-то?
— Начнем с того, что спасатели рисковали жизнью ради какого-то идиота, которого неизвестно зачем понесло к воде, да еще с собакой, хотя всех предупреждали о наводнении. Точно говорю тебе, Митчелл. Как правило, спасать приходится тех, кто угодил в беду по глупости, какой даже последний идиот не допустит. Чем старше становишься, тем лучше это понимаешь. Они еще этому собачнику выставят счет за спасение. Вот посмотришь.