Любовь ювелирной огранки
Шрифт:
В гранёном стакане воды, который Пелагея принесла в спальню, толкались и потрескивали ледяные кубики. Куратор возлежал под балдахином, белый, как простыня. Он скрестил на груди руки, как покойный рыцарь где-нибудь в склепе. Для полной картины недоставало лишь зажатого в этих руках меча.
— Вы как? — спросила Пелагея, ставя поднос на прикроватный столик.
— Сил моих больше нет, — блёклым голосом произнёс Ли Тэ Ри. — Монстры, беготня, Вековечные Клёны. Так и свихнуться недолго.
Пелагея обвела
Шеф напрасно переживает: они оба уже давно и безвозвратно свихнулись.
У них, можно сказать, коллективное помутнение рассудка.
Разница состоит лишь в том, что Пелагея отдаёт себе в этом отчёт и очень скоро примет меры, чтобы стабилизировать свое психическое состояние. А куратор о собственной аналогичной проблеме, похоже, и не догадывается.
— Поправь мне подушку, будь добра, — слабым голосом попросил он. И Пелагея машинально наклонилась, чтобы выполнить просьбу. А когда вспомнила, что она, вообще-то, не служанка, и собралась вознегодовать, пальцы куратора нагло обвили ее запястье, и он резко сократил расстояние, потянув фею на себя.
Пелагея неуклюже рухнула на эльфа.
— Ай! Вы что себе позволяете?
Он подвинулся, устраиваясь рядом с ней поудобнее. И заключил ее в цепкие объятия.
— Прости. Давай полежим так немного, — настойчивый шёпот в затылок. — Ты ведь тоже толком не отдохнула.
Грудь Пелагеи беспокойно вздымалась под тесным лифом платья. Они чужие. Им нельзя быть вместе. Но для тех, кто, по замыслу мироздания, не должен друг друга любить, они непозволительно много лежат в обнимку.
Ли Тэ Ри хотел чувствовать ее дыхание. Выкрасть тревоги, приласкать, подарить тепло.
Пелагея порывалась сказать, что утешительные акции ей ни к чему, что куратору давно следует наладить свою личную жизнь. Ее так и тянуло заявить, что она преспокойно восстановится без его деятельного участия и вот эти вот тиски охотничьего капкана — совершенно излишняя мера. Но слабость вдруг накатила, как штормовая волна.
И если Пелагея полагала, что не сможет заснуть, то она глубоко заблуждалась.
Глаза стали неумолимо слипаться. На изнанке век словно бы опустили театральный занавес. И сознание на дикой скорости унеслось в черную воронку безвременья, к пограничью между жизнью и смертью.
Тьма. Густая, обволакивающая, бескомпромиссная тьма. Сумбур сновидений. И пробуждение в каком-то неясном томлении.
Пелагея была абсолютно одна. В тишине, в бессмысленной пустоте. Без малейшего представления о том, куда, собственно, подевался Ли Тэ Ри.
Красный, зеленый, голубой, жёлтый. Гирлянда под балдахином мигала с разными ритмами, беззвучно пародируя известные новогодние песни.
Внутри у Пелагеи что-то дрогнуло и надорвалось, выводя шаткое умозаключение. Он ушёл, потому что понял наконец: они друг другу не пара. Не исключено, что после столь продолжительного тесного контакта у него на Пелагею началась индивидуальная непереносимость. Куратор — этот пагубно прекрасный псих — осознал степень своего идиотизма и поспешил исправиться. Встать на верный путь, найти Вершителя, потребовать у него свою возлюбленную.
Именно так и должно быть. А Пелагея… Она как-нибудь перебьется.
Глава 32. Сокровища для Пелагеи
Она твёрдо решила не раскисать. В конце концов, есть дела и поважнее душевных мук.
Первым на повестке стоял вопрос по поводу горлицы: с какого такого перепуга там, на равнине, горлица вдруг превратилась назад в человека? Точнее, в одну незадачливую фею. С этим вопросом следовало разобраться как можно скорее. Потому что если ударом из нее снова вышибут вторую ипостась, будет совсем невесело очнуться во вражеском стане, да еще и в чем мать родила.
«Обзавестись одеждой собственного изготовления», — мысленно поставила пометку Пелагея. И, обернувшись горлицей, полетела к Юлиане с весьма странной просьбой.
— Ударь меня! Ну пожалуйста, ударь!
— Не надоедай, — надув щёки, отмахнулась Юлиана. — Не видишь что ли, я занята.
Просто ужас какая деловая, она на секунду оторвалась от исписанных листов, поудобнее перехватила авторучку, добытую невесть где, и вернулась к рукописям.
— Опять? — удивилась горлица, присев на ветку Вековечного Клёна. — Ты же вроде завязать хотела.
— Хотела, — кивнула Юлиана. — Но тут такое дело… Творческий зуд — нестерпимая дрянь. К тому же, я не лишь бы какую муть пишу, а честную историю про вашу ледяную организацию. Всё, как есть, без прикрас.
— Я там тоже буду?
— А то! Иметь такую чокнутую подругу и не написать о ней книгу способен разве что ленивый. Ты меня вдохновляешь.
Она вдруг вскинула голову и воззрилась на Пелагею-горлицу с дразнящей улыбкой — парадоксально жизнерадостная для человека, которого всего какие-то сутки тому назад чуть не скормили кровавому исполину. Это завораживало.
Пелагея даже на «чокнутую» не обиделась. Она и сама осознавала: крыша у нее немного съехала (что, учитывая исходные данные, в принципе, не удивительно). Превращается в пернатых тварей, просит себя ударить. И ведь наверняка же снова рухнет голая к корням Вековечного Клёна. На виду у сотен любопытных глаз.
Откуда сотни глаз — спросите вы. Ну, тут всё объяснимо.
Вековечный Клён устроил в краю Зимней Полуночи беспрецедентную иллюминацию. Эдакий здоровенный живой ночник, который включился по своему произволу.