Любовный недуг

Мастретта Анхелес

– Даниэль ночевал здесь? – спросила она.

– Да, – ответила Эмилия.

– На все Божья воля, – перекрестилась Хосефа. – И не спрашивайте меня, какого именно бога.

После обеда Милагрос зашла за своей племянницей, чтобы вместе отправиться в цирк.

– Меня беспокоит, что я отпускаю с тобой Эмилию безо всякой охраны, под полную твою безответственность, – прямо в лоб сказала ей Хосефа.

– Разве с Эмилией случалось что-нибудь плохое, когда она была со мной?

– Когда-нибудь случится. Но что я могу поделать:

любить тебя – это само по себе уже риск.

– Любой, кто тебя услышит, решит, что я альпинистка. Пойдем, Эмилия, я слышу, воздух уже полок музыкой, – сказала Милагрос, глядя на часы.

Шумный цирковой шатер показался Эмилии самым лучшим местом, где можно побыть наедине со своими мыслями. Там было столько народу, что, если посмотреть на лица, прикрыв глаза, они кажутся просто горсткой конфетти.

У них с Милагрос были хорошие места, они пришли как раз вовремя, чтобы во всей красе увидеть парад обезьян и слонов, эквилибристов, укротителей, львов и гимнастов на трапециях. Эмилия была так счастлива, что ее рассмешили даже клоуны, хотя в детстве она их боялась.

– Почему в цирке всегда так грустно? – спросила она Милагрос.

– На деньги от этого представления мы вытащим несколько заключенных из тюрьмы, – ответила ее тетушка невпопад, потому что она страшно не любила, когда не могла найти ответа, а ей тоже было грустно в цирке.

В этом диалоге глухих следующую реплику произнесла Эмилия, откинувшись назад на сиденье:

– Она упадет.

Все еще глядя на гимнастку, которая, оторвав руку от одной трапеции, перелетала на другую, она спросила:

– Сколько их в тюрьме?

– Много, – ответила Милагрос. – Не упала.

– На этот раз нет, – сказала Эмилия.

– Ты говоришь, словно сама побывала там, наверху, – съязвила Милагрос.

– А ты нет? – спросила Эмилия. – Кто решает, кого освобождать?

– На этот раз решаю я, – сказала Милагрос.

– И кого? – спросила Эмилия, аплодируя гимнастке, которая поднимала вверх руки в знак своего триумфа.

– Сегодня вечером – Даниэля, – ответила Милагрос.

Эмилия схватила ртом воздух, не прерывая аплодисментов, но не позволила себе прийти в ужас. Она знала, что Милагрос не любит обмороков и не имеет дел с женщинами, которые бледнеют и теряют голову.

– Сразу, когда закончится представление? – спросила она.

– Лучше всего. Если мы хотим увидеть его живым, – сказала Милагрос.

– А что с ними делают? – спросила Эмилия, не скрывая своего волнения.

– Лучше об этом не думать, – сказала Милагрос.

Эмилия не сводила глаз с живой куклы, прыгавшей, стоя на лошади. Казалось, она делала это шутя, но каждым прыжком она зарабатывала себе право на жизнь. Она улыбалась и держалась очень прямо, словно шла по земле, словно так и должно было быть. Она осталась такой же невозмутимой, когда на арену выбежало еще шесть лошадей и все они встали в ряд, чтобы она могла перепрыгивать с одной на другую в такт мелодии, которую наигрывал оркестр.

Эмилия, стиснув зубы, с улыбкой, приклеенной к губам, чувствовала, что мир уходит

у нее из-под ног, будто она тоже перепрыгивала с лошади на лошадь. Когда эта миниатюрная гимнастка в белом с золотом отбросила трость, танцевавшую в ее руках, упала на гриву одной из лошадей, выгнувшей шею ей навстречу, и стала гладить ее и шептать ей что-то на ухо, Милагрос Вейтиа положила руку на плечи своей племянницы и пообещала ей:

– Нам его вернут в целости и сохранности.

– За что Даниэля преследуют?

– За то, что он еще жив и хочет быть свободным, – сказала Милагрос, поднимая со стула свое стройное тело, одетое в белую индейскую рубашку, на которую ниспадали три серебряных ожерелья с кораллами.

– Я тоже хочу быть свободной, но никто меня не преследует.

– Скоро начнут, – сказала ей Милагрос.

Поэт Риваденейра ждал их у выхода на своем маленьком темно-зеленом «олдсмобиле» 1904 года выпуска, где вместо руля был механизм, который он вполне обоснованно называл заводной рукояткой. Нос автомобиля закруглялся, как концы санок. К 1910 году это авто уже не было последним словом техники, существовали и более дорогие, и более современные, но все же изящная машина радовала Милагрос Вейтиа. Она с каждым разом демонстрировала все большее мастерство вождения, гоняя на таких «сумасшедших» скоростях, как тридцать километров в час.

Риваденейра знал, как далеко зашла Милагрос в своих антиправительственных играх. Он сначала просто помогал ей, но в конце концов оказался замешанным во все это. Однако, будучи помещиком и вдобавок рассудительным человеком, работал в тылу. Но на этот раз Милагрос подумала, что лучше ему поехать с ними в тюрьму. Человек с его репутацией и таким автомобилем сможет надавить на тюремщиков, которых нужна было подкупить, пока на улице еще темно.

Милагрос сообщили, что в Даниэле пока не опознали того энергичного юношу, который является одним из наиболее активных соратников Мадеро. Когда его задержали за распространение листовок, он отвечал полицейским по-английски, говорил, что не понимает по-испански ни слова, и изображал из себя не только гринго, но еще и полного идиота. Об этом он заранее договорился с Милагрос и членами своего антиперевыборного клуба. Если придется искать его в тюрьме, пусть ищут под именем Джо Элдриджа, а он будет придерживаться этой легенды, даже если ему раскроят голову или утопят.

Исправительное учреждение занимало огромную территорию, окруженную толстыми высокими стенами, на каждой из которых имелась наблюдательная вышка. Здание вдруг возникло из ночи, словно какое-то чудовище, до дрожи напугав Эмилию.

– Здесь его держат? – спросила она.

– Я на это надеюсь, – сказала Милагрос.

– Да, именно здесь он должен быть, – подтвердил тихонько Риваденейра. – Ты предупредила его отца?

– Конечно же нет, – сказала Милагрос. – Бедняга доктор, у него своих забот хватает. Если он узнает, что сын в тюрьме, то прибежит на выручку и его самого тут же посадят.