Люди Церкви, которых я знал

Зумис Грирогий

В монастырях, где придерживаются святоотеческого предания, ещё сохраняются покаянные великопостные обычаи. На Патмосе я как-то спросил одного француза:

– Что привело тебя к Православию?

– Убранство православного храма. Мне пришлось быть в русском храме на отпевании моего друга. Там моё сердце оттаяло. А в католических и протестантских храмах холодно, как в Альпах. В Альпах разве можно жить? Так и в этих храмах.

В монастырь, где мы, несколько монахов, служили Богу, как-то во время великого повечерия зашёл один крепкий старик. Он занял стасидию чуть ли не в самом центре небольшого храма и уселся в ней. Видя, как монахи постоянно крестятся и кладут поклоны, он попробовал делать то же, но скоро устал. Он понял, что не в силах угнаться за ними, и стал охать.

– Дедушка, что с тобой? Ты болен?

– Нет, сынок. Душа моя сокрушается, видя, как много поклонов вы делаете, словно величайшие

грешники, а я, несчастный, не сделал за всю свою жизнь ни одного поклона. Да и крестился я кое-как, будто стыдился крестного знамения^[127].

В конце службы он попросил меня об исповеди. Во время её он пришёл в большое сокрушение и плакал, как маленький ребёнок.

– Я пострадал от собственной шутки, которую хотел пошутить с вами. Я пришёл, чтобы надо мной просто прочитали разрешительную молитву, и я смог бы причаститься, а вот вдруг раскис. Вы мне напомнили обо всех моих грехах. Садисты вы после этого. Ну, ладно, я обо всём расскажу, пусть даже и покажусь тебе смешным.

Старик раскрыл свою душу вплоть до самых тёмных её тайников. Он рассказал всё, начиная от детских лет. Наконец, он воскликнул:

– Мне нечего больше тебе сказать, нечего больше показывать. Прости меня и дай мне стакан воды.

Я побежал в церковь за водой.

– Я не такой воды хотел. Я хотел, чтобы ты освежил меня молитвой, после которой я мог бы спокойно уйти домой.

Старик ушёл, громко охая всю дорогу до села. Его услышала калека Александра.

– Что с тобой, старик, что ты так стонешь? Что тебе сказали монахи? Они с тобой плохо обошлись?

– Я увидел, чем они заняты, и мне стало жалко себя. Если бы существовала только эта жизнь, то всё было бы хорошо. Да вот, на беду, есть ещё и другая…

Через несколько дней он преставился. Да будет он блаженным в вечной жизни.

Мальчик для свекрови

В монастыре на перевале между двух селений ежедневно совершаются богослужения, посты, молитвы, исповедь. Его привратники с раннего утра открывают ворота всякому приходящему. Одни приходят сюда, чтобы полюбоваться старинной архитектурой, другие – древними фресками, третьи – пожаловаться на свои беды и несчастья, четвёртые – испросить милости у Богородицы и Христа. Конечно, всегда есть и те, которые несут в монастырь свои небогатые пожертвования: от плодов из своих садов или от других доходов, какие даёт им Бог.

Среди других тайно от своих родных пришла к нам и одна девушка с покрасневшими глазами и обжигающими слезами. Это не преувеличение: когда она целовала мою руку, я почувствовал, как горит её сердце.

– Дочка, почему ты так плачешь и вздыхаешь? Что с тобой случилось? Приходи к нам как-нибудь и без слёз.

– Ах, батюшка, я прихожу сюда потому, что в Вашем лице вижу любящего отца, которого у меня никогда не было. Отец у меня и был, и не было. Я была дочерью пастуха и играла на свирели, радовалась горным склонам и вершинам. Я со стадом доходила до тех мест, где среди леса стоит монастырь Богородицы. Утром и вечером я стояла возле него, слушая сладкий колокольный звон. И потом я постоянно вспоминала его и радовалась величию Богородицы. Оттуда, с высоты, я смотрела, как к Её благодати по дороге едут повозки, и считала их. До конца я их так и не досчитала. Потом меня сосватали за одного парня. Понимаете, я соблазнилась комфортом жизни на равнине. От моего мужа я не вижу ничего плохого, но свекрови я стала бояться с первого же дня. Что бы я ни делала, всё для неё плохо. У неё рука всегда легка на побои, а язык на оскорбления. Но и это ещё не всё. Теперь, когда я забеременела, она меня избивает и, кроме обычных ругательств, грозится, что если родится девочка, то она пошлёт меня в горы сторожить коз.

Я ужаснулся, услышав о таком деспотизме свекрови. Молодой женщине я посоветовал потерпеть и добавил: «Когда чаша твоего терпения переполнится, приходи сюда. Богородица тебе поможет. Сам Бог вмешается и станет говорить на ухо твоей свекрови».

Прошло время, и как-то вечером ко мне зашёл знакомый врач, чем-то очень взволнованный.

– Что случилось? Чем ты так взволнован?

– На равнине я принимал роды у одной молодой женщины. У неё родился страшный урод: ребёнок без головы.

– Это был мальчик или девочка?

– Мальчик.

Этим Бог как бы ответил на бесстыдство свекрови: «На вот, бери мальчика, которого ты так хотела, только безголового».

Исповедь искалеченной попадьи

Солнце стало клониться к западу, и тень

от высоких гор накрыла монастырь Богородицы. Ущелья стали мрачными, предвещая скорую темноту ночи. Звонарь начал звонить к вечерне. Прекрасный миг и для монаха, и для паломника. Народ съехался в монастырь со всей Центральной Греции. Какая-то пожилая женщина осталась стоять в конце храма, хотя и попыталась было занять одну из стасидий.

– Госпожа, почему твои колени не сгибаются?

– Отец игумен, я хочу исповедаться, потому и пришла сюда, в святые дворы Богородицы, из одного села области Аграфа.

После окончания вечерни она чуть ли не силой повела меня в исповедальню. С большим трудом преодолев немногие ступеньки, она стала на колени под епитрахилью.

– Встань, дорогая моя, ведь ты не можешь согнуть колен.

– Отец игумен, я стояла на коленях перед палачами, так разве мне может быть трудно стать на колени перед Христом, чтобы Он избавил меня от грехов? Дорогой мой батюшка, я – попадья. В наших местах ещё не так давно были тяжёлые и чёрные годы. Пресвятая Дева, пусть они никогда не вернутся! После немецкой оккупации для нас, жителей гор, настали ужасные дни. Брат стал убивать брата. И, как говорил мой муж, «пусть тебя ненавидит и преследует твой враг, от него ты можешь укрыться; но как укрыться от ненависти собственного брата?» Я слышала, что похожие слова есть в Псалтири^[128]. Я неграмотна, и поэтому не могу больше ничего добавить. Моего мужа наши «братья» выгнали из дому, потому что считали его опасным для дела освобождения. Они грозились, что насадят его на вертел и зажарят посреди села, как они это сделали с дьяконом Афанасием. Днём он прятался в убежище, о котором я не знала, и только по ночам приходил, чтобы немного поесть и переодеться, после чего опять уходил в обрывистые ущелья. И вот, однажды двое подлых парней потащили меня за волосы в Карпениси^[129]. Дети, лишившиеся отца и матери, провожали меня с плачем. То, что мне пришлось вынести по дороге, я не в состоянии тебе рассказать. Это были не люди, а дикие звери из джунглей. В Карпениси они меня связали и заставили стоять в снегу на коленях в общественном туалете без крыши. Я целых два дня простояла там на декабрьском морозе. В моих коленях начался анкилоз^[130], как сказали врачи, и с тех пор мне очень трудно ходить по ухабистым улицам нашего села. В начале 50-х в наше село на храмовый праздник приехал владыка. После литургии мы с мужем пригласили его в наше бедное жилище. Это был не дом, а настоящая хибара. Туалетом нам служил выдолбленный внутри ствол ели. В комнате владыка сел спиной к открытому окну. Я попросила его исповедать меня, пока готовился обед. «Владыка, я не могу простить этих собак, которые сделали из меня калеку, особенно когда они, всякий раз встречая меня на улице, умирают со смеху, потешаясь над моей неуклюжей походкой». Владыка откинул голову назад^[131] и сказал: «Никогда! Никогда не прощай их!» В этот момент с него слетел клобук, и до того, как я успела подойти и поднять его, проходивший мимо ослик стал топтать его копытами, пока тот не превратился в лохмотья. Подняв то, что от него осталось, я увидела, что его уже не исправить. Владыка уехал в Навпакт, накрыв голову полотенцем. Мне было совершенно ясно, что данный им совет был плохим. Его слово было не от Бога, и потому немедленно последовало знамение с неба. Мой муж сказал мне: «Беги к духовнику и расскажи ему обо всём». Потому я и проделала такой путь, чтобы исповедать тебе это до того, как умру.

Мне кажется, что этот несчастный епископ никогда не обращал внимания на слова святителя Иоанна Златоуста, который говорил, что самая угодная Богу добродетель – умение прощать своего брата.

Взгляд…

С ностальгией я вспоминаю одну возвышенность, которая получила название Матья^[132] после того, как один проходивший через неё человек остановился и сказал: «Отсюда одним взглядом можно окинуть весь мир!»

Мне также часто приходит на память великий художник и реставратор Антоний Глинос, который, увидев в Синайском монастыре написанную воском икону Христа, долго дивился мастерству иконописца, а потом, посмотрев Ему в глаза, в изумлении воскликнул: «В этом взгляде можно прочесть всё!»

Всё больше я убеждаюсь в истинности утверждения, что глаза говорят и выражают мысли даже тогда, когда уста закрыты и голос не слышен. Одним лишь взглядом можно высказать другому человеку и мысли, и то, что вертится на языке, и даже то, что лежит глубоко в сердце. Одна смиренная исповедь подтвердит правдивость моих слов.