Люди Церкви, которых я знал

Зумис Грирогий

В пустыне Кувари монах Никифор много страдал от нападений сатаны. Он был измолот, как мука, и поджарен, как лук. Если, описывая жизнь какого-нибудь преподобного, мы не напишем о его искушениях, то наше житие не будет правдивым. Что останется от жития Антония Великого, если убрать из него рассказ об искушениях в пустыне? Прежде не говорили: «Давайте почитаем житие Антония Великого», – но говорили: «Давайте почитаем об искушениях Антония Великого». Искушения не унизительны для человека Божия. Жизнь христианина состоит не из одних только божественных видений и взлётов к небесам, но также из схождений до самых глубин преисподней. Святые – это не те, у кого есть привилегия не подвергаться искушениям, но те, кто искушается больше других, те, у кого есть силы бороться и с терпением до смерти

переносить всякую скорбь и тесноту ради Царства Небесного.

Монах Никифор, живя один, сам совершал все богослужения суточного круга. Никогда не пропускал он ни утрени, ни вечерни. Каждая из служб совершалась в своё время. Иногда к нам приходили гости и из-за этого мы опаздывали к вечерне. Он приходил и просил нас поторопиться, так как после захода солнца девятый час читаться не будет. Как-то раз при наступлении ночи мы увидели, что отец Никифор весь дрожит от боли. Он сказал, что у него почечная колика, которая бывала и раньше, и что ему нужен укол. Мы ему ответили: «Давайте сделаем его утром», – не понимая, насколько сильной была его боль. Утром мы начали службу, и я увидел, что больной брат пришёл на молитву, стал за мной на колени и от боли кусает лежащий на полу шерстяной ковёр. Я говорю ему:

– Может, Вам лучше полежать в келье?

– А как же, сынок, я совершу службу?

Меня глубоко тронула его любовь к богослужению, для которой не была препятствием даже страшная боль. Я подумал: «Ты настоящее чадо преподобного Саввы^[140] и поступаешь совершенно верно, хвалясь своим первым старцем».

Монаха Никифора мучил ропот на совершенное одиночество, особенно на отсутствие священника. Каждое воскресенье и праздник ему, чтобы помолиться на литургии, приходилось идти пешком в монастырь Благовещения. Дорога туда была нелёгкой, особенно в зимний холод и летнюю жару. В Кувари он поселился после долгих уговоров и обещаний иеромонаха Павла, который, будучи выпускником гимназии, был соединён узами духовной дружбы с Николаем Лаппасом. Он пообещал отцу Никифору, что если тот пойдёт первым и приготовит место, то сам очень скоро придёт к нему, чтобы вместе жить монашеской жизнью. На деле оказалось, что отец Павел не прожил в Кувари ни одного дня. Он заходил на лодке в Куварский залив только ради рыбалки, которая на Патмосе считается своего рода спортом.

Иной раз, видя себя забытым, одетым в старые обноски, отец Никифор поддавался искушению и говорил: «Посмотрите, до чего я дошёл! А ведь когда я жил во Франции, то у меня на руке было двое часов». Тогда я был тринадцатилетним ребёнком, очень рано узнавшим о том, что такое монашество, и мне было больно слышать жалобы брата на трудности жизни.

Старец Амфилохий, видя одиночество брата Никифора, всеми силами старался подобрать ему подходящую компанию. В 51-м году его старания начали приносить плоды: вместе с Никифором поселился Христос Спангос с острова Самос, из села Спафареи. К сожалению, очень скоро выяснилось, что Никифор не может жить вместе с другим братом. Он раздражался из-за пустяков, и в конце концов они в поисках решения рассказали о своих размолвках старцу. У Христоса была привычка пользоваться в качестве посоха длинной палкой во время ходьбы. Эта сухая палка казалась брату Никифору игуменским посохом, и он жаловался старцу, что Христос хочет казаться игуменом! В церкви его смущал помысел, что начинать псалмопение должен он, как старший по постригу. Если его начинал послушник Христос, который знал богослужение лучше, то возникал соблазн первенства. После этого они ели свой хлеб в плохом настроении. Послушник, будучи уроженцем Самоса, лучше разбирался в уходе за виноградником и оливами. Это также показалось брату не очень хорошим и привело к охлаждению их отношений. Эти и другие пустяки стали причиной того, что послушник Христос оставил бедную келью и ушёл в большой монастырь Иоанна Богослова.

Итак, Никифор опять стал бороться с искушениями одиночества. «До каких пор, отче, мне оставаться одному?» – было его постоянной жалобой. Старец его мечты превращал в надежду на то, что очень скоро это место станет монашеским и миссионерским центром. И действительно, в 57-м году в келье святого Иосифа

начала селиться первая молодёжь. Но искушения не прекращались ни на секунду. Неопытность молодых и отсутствие старца увеличили разногласия. Столько лет Никифор сам не хотел, чтобы кто-то оказался впереди него, особенно в том, в чём он считал себя специалистом! Сколь многому научила меня эта разница между молодёжью и стариками, а то, как это мне помогло, стало видно впоследствии, когда с такой же проблемой я столкнулся в Дохиаре. Старые монахи, по различным слухам составившие о нас плохое мнение, были готовы противодействовать нам. На них сбылась поговорка о свекрови: «Тебе, невестка, захотелось скандала? Я готова!» А молодые монахи, полагающиеся на свой незамутнённый свежий ум и образованность, убеждённые в том, что они призваны восстановить и исправить монашество, стали вести себя надменно и этим воздвигли стену между собой и ими. Скольких вещей нам там не хватало, но мы хвалились своей нищетой!

Как-то я спросил старца Дионисия румына^[141]:

– Отче, какого ты мнения о нас, молодых?

– У вас нет любви и серьёзности.

Этот спокойный ответ глубоко тронул меня.

Наша горячая кровь не давала покоя дедушке Никифору. Мы ещё не понимали, что каждый из нас должен заботиться о других. Помню, как накануне Вознесения отец Никифор сильно поссорился с молодым послушником. Судьёй между ними стал отец Павел, служивший в женском монастыре Благовещения (старца Амфилохия тогда не было на острове). Ни одна из сестёр не стала на сторону отца Никифора хотя бы отчасти. Женщины, даже став монахинями, не перестают быть женщинами и всё так же склонны забывать о благодеяниях, кто бы их им ни оказывал.

Последние три года своей жизни в Кувари он был в вихре искушений. Так, во время одного ужина, на котором была рыба, ему показалось, что у него в горле застряла кость. Трапезную освещала небольшая керосиновая лампа, и её свет был довольно тусклым, особенно для пожилого человека со слабым зрением. Он встал из-за стола, взял стульчик, сел снаружи и начал кашлять и отхаркиваться. Два часа продолжал он мучить себя и нас. Один из нас, большой озорник, сказал:

– Хотите, я сделаю так, что он успокоится?

Мы говорим:

– Ещё бы, конечно!

Он взял отломанную ручку от чайной чашки, подошёл к нему, и когда тот опять начал отхаркиваться, бросил её перед ним на землю.

– Вот что застряло в твоём горле. Теперь, когда оно вышло, тебе должно стать легче.

Это лекарство подействовало: кашель сразу прекратился. А ручку от чашки Никифор припрятал и, когда через несколько дней в Кувари пришёл диакон Лазарь Псаралексис, показал ему ужасный предмет, который мы якобы подложили ему в суп, чтобы его убить! Признаюсь, мне было очень тяжело видеть брата в таком искушении, но тогда мой возраст не позволил мне поговорить с ним об этом.

В другой раз монахини принесли шерстяные ковры, чтобы выстирать их в море, потому что у них в монастыре не хватало воды. Послушник Илия стал таскать их, так как животные не могли довезти их до берега. В один момент отец Никифор говорит мне: «Посмотри вниз! Видишь, как Илия (которому было двадцать лет) танцует с Христодулой (семидесятилетней старушкой) на пляже!»

Было около полудня. Я испугался и задумался насчёт собственного монашества, сомневаясь, выдержу ли я такие страшные искушения.

Тогда стало очевидно, что у него была брань не с плотью и кровью, но с началами и властями тьмы^[142]. За все эти годы сатана не смог победить его плоти, и потому старался погубить душу. Я поразился бесовскому коварству и стал с подозрением относиться к месту, в котором мы жили. Я почувствовал, что оно окружено полчищами нечистых духов, и побежал в церковь нашего святого. Сам я ничего ему не сказал: святой и без слов всё понял.

Монах Никифор любил рыбалку и рыбные блюда. Когда он видел, что на море в какой-то лодке вытягивали сети, то через подзорную трубу смотрел, какая рыба попалась и, если она была крупной, очень сокрушался, что она досталась не нам, а другим. Однажды весенним вечером после повечерия он попросил послушника Илию закинуть сеть. Тот поначалу отказывался: