Люди Церкви, которых я знал
Шрифт:
– Вы не угощаете гостей напитками с рынка?
– Нет. Так, как я, угощают и на Святой Горе.
Теперь его можно поправить: угощали.
Больше всего он любил рассказывать о своём старце Макарии, а также историю своей кельи, которая восходила к колливаду Аполлосу Пелопоннесскому. Он также показывал чернильницу и перья своего старца, которыми тот переписывал рукописи для большого монастыря Иоанна Богослова, зарабатывая этим себе на жизнь. Любящий старец всегда приберегает что-нибудь для своего послушника (это также одна из монашеских традиций). Как говорил нам отец Аполлос, старец оставил для него какие-то деньги в большом
Из истории его кельи один из самых добрых и красивых рассказов – повесть о коте-рыболове. Я привожу её так, как услышал.
Накануне Благовещения в келье обычно было много приготовлений: в храме готовились к бдению, а на кухне – к праздничной трапезе с рыбой под чесночным соусом. В том году у братии не было заготовлено никакой еды. Уже много дней море бушевало и бешено билось волнами о прибрежные скалы. Ни одной лодки не было видно на море, а монахи не могли даже подойти к воде, чтобы порыбачить. Монах Феоктист угрюмо ходил туда-сюда и ворчал:
– Впервые в моей жизни будет Благовещение без рыбы.
Старец говорил ему:
– Ничего, у Бога есть рыба.
– Отец, у Бога есть рыба в море, а в наших тарелках её нет!
Началось бдение. Старец служил, а Аполлос с Феоктистом читали и пели. Всю ночь Феоктист не умолкал, постоянно причитая: «Что за праздник без рыбы?» В конце литургии, когда начали петь задостойник «Благовествуй, земле, радость велию», живший в келье кот стал настойчиво стучаться в окно над клиросом. Нетерпеливый Феоктист оборвал пение на середине и вышел посмотреть на кота. У того в зубах была большая рыбина, но Феоктисту он её не отдал. Когда старец раздавал антидор, Феоктист сказал ему:
– Кот принёс нам рыбу.
Старец, выйдя из церкви, позвал кота:
– Подойди сюда! Дай-ка её мне. Разве ты её принёс не для нас?
И кот положил рыбу старцу в руки!
Отец Аполлос жил среди дикой природы, на каменистой почве Патмоса, где змеи, скорпионы и ядовитые пауки плодятся в необыкновенном количестве, как грибы после дождя. Кажется, старец никогда не обижал этих пресмыкающихся и насекомых, а они, в свою очередь, не трогали старца. Какое-то время вместе с ним жил один православный француз, исследовавший богослужебные книги. В келье было полно клопов, которые не давали спать чувствительному гостю. Такая напасть вынудила его купить инсектицид и опрыскать им свою келью. Необычный запах препарата донёсся до старца Аполлоса. Он спросил у француза:
– Жак, что это за запах?
– Это, батюшка, препарат, который убивает клопов.
– А этих клопов ты, что ли, создал?
– Нет, конечно; их создал Бог.
– Тогда попроси Бога, чтобы Он убрал их, а сам не убивай.
И действительно, клопы никогда не беспокоили старца, в то время как из несчастного европейца они пили кровь и днём и ночью. Наконец Жак сказал старцу Амфилохию: «Это ужасно: из меня они пьют кровь, а возле старца их и близко не бывает. Но ещё ужаснее то, что он не разрешает их вывести, а заставляет меня просить милости
По великим праздникам – на Пасху и Рождество – он приходил на службу в пещеру Откровения. Там я принимал этого почтенного старца, который выглядел как настоящий священник. Меня поражали его большие, идеально чистые, блестящие туфли из грубой кожи на резиновой подошве. Неужели этот человек не касался ногами земли, когда шёл сюда? Он что, летел? Его белые носки подчёркивали чёрный цвет туфель. Он не ходил, а шествовал, как властелин пустыни, никого не задевая.
Мы с ним часто беседовали об искушениях, случающихся в пустыне. О самых страшных вещах он мог говорить самым спокойным тоном.
– Трудно бороться в совершенном одиночестве, но в нём ты ощущаешь близость Бога.
Он постоянно повторял: «Люди находятся от меня очень далеко, зато Бог во мне и вокруг меня. Мне нечего бояться. Бывает, что плоть разгорается от малейшего помысла, как костёр на ветру, но благодать Божия даёт мне силы заниматься тяжёлыми работами и поститься, несмотря на старость. Искушением бывает также и нищета, когда тебе неоткуда взять необходимое, но и это можно одолеть. Когда ты закончишь молитву и скажешь «Аминь», Бог посылает тебе всё самое необходимое оттуда, откуда ты совсем не ожидаешь, и тебе не приходится протягивать руку за милостыней».
Говорили мы и о богослужении. В этих беседах он, как и всякий человек, вспоминал о прекрасных днях и том замечательном времени, которое он проводил с теми, кого любил, особенно о старце Макарии:
– Он служил величественно, как иерарх, и голос у него был приятный и звучный. Все богослужения он совершал так, как будто с ним в церкви стояли тысячи, хотя нас было всего двое, или, самое большее, пятеро. Он никогда не служил спешно.
Он признавался мне, что ему трудно было с отцом Феофаном, который сокращал службы.
– Богослужение – наша школа, наша пища и питьё, наш отдых и радость. С его помощью мы легко находим то, что ищем, – Христа.
Пустынник Аполлос почил в январе 1966 года, но не на месте своих подвигов. Он совершенно ослеп и был вынужден перебраться в Камбос, где стал жить у своей скромной сестры. Таким образом, дверь кельи закрылась за старцем, и с тех пор рука монаха больше не отодвигала её засова.
Преподобный Аполлос, со всем дерзновением, которое ты имеешь пред Богом, непрестанно моли, чтобы вновь наполнилась людьми келья, которую ты охранял сорок пять лет. Аминь.
Монахи Артемий и Феоктист
Не могу не упомянуть и об этих двух отцах. В них был настоящий монашеский дух. Они напоминали лучшие времена монашества: скромные рясы, мозолистые руки, туго затянутые кожаные пояса, без нынешних серебряных блях. Весь их вид говорил о том, что они жили вдали от мира, что в них не было мирского духа. Тип исчезающий: не успеешь запомнить, как он уже уйдёт. Их общества искали как чего-то полезного. Они не говорили того, что сказал нам в 67-м году один известный святогорский монах: «Как это вы, студенты богословского факультета, не отыскали меня?» – но: «Уходите от нас подальше, нам нечего вам дать». Как раз этого «нечего» я и искал у этих монахов, и нашёл: их глубокое смирение. У обоих в глубине души было запечатлено имя их духовника: «Иеромонах Амфилохий, истинно любящий отец».