Люди сорок девятого
Шрифт:
– Спите с миром, - сказал он, - теперь вас никто не потревожит.
И пошел прочь, не оглядываясь, поглощенный воспоминаниями, которые не имели больше над ним своей чудовищной власти.
Остановившись на границе лагеря, Линдейл закурил сигарету и внезапно понял, что возвращаться рано. Свернув, Джон пошел туда, где когда-то гремели бои. Он снова видел это поле и низкие каменные стены, за которыми укрывались солдаты, и снова почудилось ему, как казалось тысячу раз после того, как все закончилось, что полки стоят, и битва еще не проиграна, отец жив и все возможно. Кладбищенский холм, пшеничное поле, скотобойня, яма дьявола. Пять удачных атак южан и каждый раз янки возвращались на позиции и молодые ветки персика падали вперемешку с людьми точно также срезанные, сломанные пулями и снарядами. И густой, звенящий смертью рой пуль. Он снова ощущал запах пороха, пространство наполнилось звуком - эхом минувших сражений. К одной из каменных стен бежал тогда его отец... Достиг ли... Где-то здесь шел в атаку он сам, перепрыгивая через тела убитых, забыв о своей собственной уязвимости. Джон подумал о солдатах, своих друзьях из роты М шестого Северо-Каролинского, которая не отступила с поля боя, потому что когда все закончилось, отступать было некому.
Гроздья гнева, незаметно созревшие и набухшие до предела, сполна пролились над этим маленьким городком и над тысячами других, подобных ему, снискав им на века грозную славу, окрасив реки в кровавые цвета апокалипсиса. Их было много, наверное, никто точно никогда не узнает, сколько, принесенных в жертву чему-то, чего Джон до сих пор не мог понять, их останки все еще находили в лесах, на полях и будут находить, пока не кончится этот, пока еще юный век, а может, и дольше. Если не забудут, в огне новых столкновений... Нет, Линдейл знал, что этого не будет, но его все еще отравляла изнутри тяжелая бессмысленная мысль, начинавшаяся словом "если...". Иногда ночью, когда случалась бессонница, один вопрос забирался в голову старого солдата, тот, которого не было раньше, пока владелец салуна, одержимый ненавистью, искал новых противников. Размышляя, Джонатан часто приходил к мысли, что реки пролитой крови были призваны смыть, искупить какое-то страшный грех. Быть может, этим тайным преступлением являлось рабство и то, что многие закрывали на него глаза, как поговаривали некоторые аболиционисты, а возможно, совокупность дурных дел всех людей перевесила чашу добра и каждый из живущих был по-своему виновен в том, что разверзся ад.
Линдейл поморщился от боли в груди, уронил сигарету в песок и, прижав ладонью ноющее сердце, отвернулся. Три дня. И победа так близка... Ли поступил верно, когда подал рапорт об отставке, а Джеф Дэйвис тоже, когда не принял ее.
Смеркалось.
Линдейл стоял и смотрел, и ему померещилось в полумраке, будто Роберт И. Ли, прямой как струна, на своем белоснежном Треворе едет по краю поля в тени деревьев, мрачно опустив голову в предчувствии неминуемого поражения. Генерал обернулся и несколько мгновений глядел Джону прямо в глаза, медленно растворяясь во мраке. Подняв руку, Линдейл отдал честь.
Джонатан глубоко вздохнул, повернул назад и столкнулся с солдатом в синем мундире. Его черное лицо сливалось с темнотой.
– Прошу прощения.
– в голосе человека было вызывающее высокомерие, и Джонатан не сдержал усмешки, зная, как справится с этим.
– Цветные волонтеры?
– спросил он дружелюбно. В ответ блеснула белозубая широкая улыбка его юности.
– Да, сэр!
– Извиняться должен я, - задумчиво проговорил Линдейл.
– За форт Пиллоу. Меня не было там, но все же...
"...но все же, я не знаю, как поступил бы, окажись я там..." - мысленно закончил Джон. Немного сбитый с толку солдат приблизился, он был почти весь седой.
– Что вы имеете в виду?
– Здорово дрались, - сказал Джон, - Знаю ребят, которые встречались с вами в открытом бою, да и я сам...
– Было за что, - улыбка стала шире. Солдат протянул собеседнику руку, в его голосе больше не было настороженности.
– Никогда не думал, что услышу такое.
– Да. Вы знали за что, - грустно сказал Линдейл, пожал протянутую ладонь и пошел прочь.
Вечером, сидя у костра вместе с Винсентом и Алисой, сжимая в руках горячую кружку, Джонатан Линдейл спросил:
– Эй, Винс. Как ты думаешь, зачем все это было?
– Потому что янки пришли к нам.
– ответил просто ирландец.
– У меня не было ни земли, ни рабов.
– А что ты делал после?
– Вернулся на ферму, - отозвался Винс, толкая ногой ветку в костер, - Скинул форму, взял плуг, и на следующие утро уже сомневался, уезжал ли вообще.
– Везет...
– с завистью протянул Джон.
– А ты?
– поинтересовался собеседник. Глаза Алисы таинственно мерцали из темноты, фосфоресцируя, будто кошачьи.
– Долго думал, что ничего не кончилось, - сказал Джон и отхлебнул кофе. До него донесся голос нового знакомого:
– Они хотят воссоздать атаку Пикетта. Будешь участвовать?
– Наверное, - Линдейл кивнул, решение пришло мгновенно, - Да. Буду.
Ему надо было еще раз испытать себя, заглянув в пасть чудища. Это тоже был своего рода вызов.
– А потом будет Четвертое июля, - сказала Алиса, - Давайте задержимся еще на день, как думаешь, Винсент?
– А как же!
– отозвался тот, - Я каждый год здесь в параде участвую. Могу и тебя взять Джон.
– Четвертое Июля, - задумчиво повторил Линдейл.
Его ноздри раздувались, ловя несуществующий пороховой дым, сердце стучало, руки сжимали ружье. Он и его отец были одним целым в тот день... Его не волновало больше, что это всего лишь спектакль.
Они пошли в атаку через поле со своим мятежным кличем, как пятьдесят лет назад, и застарелая ненависть, как мифическое чудовище подняла голову внутри Линдейла, когда из горла вырвался этот, будоражащий нервы вопль. И, услышав этот душераздирающий звук, янки не выдержали. Они перепрыгивали через низкую каменную стену и мчались вниз по склону Кладбищенского холма. Опешив, Линдейл вскинул к плечу пустое ружье, эпохи на доли секунды смешались в его голове, а потом "вой фурий" умер где-то в глубине его сердца и он увидел, как на него летит янки, с распахнутыми объятиями. Старый Энфилд выпал из его рук, все смешалось. Какой-то беззубый старик в синем рыдал на плече Джона, южанин сам, проклиная все на свете, сжимая бывшего противника в объятиях, смахнул слезы и, подняв голову, поглядел туда, где за изгородью, среди пораженных зрителей, за ним наблюдала жена. Ему показалось, что от дерева, рядом с которым стояла Алиса отделилась знакомая фигура и затерялась в толпе, но точно уверен он быть не мог из-за этой проклятой влаги в глазах. Линдейл глядел на этих стариков, молодость которых поглотила война, стоя с ними плечом к плечу и задавался все тем же вопросом. Зачем?
В тот же год, поздно осенью, когда в морозном воздухе снова танцевали тревожные белые мотыльки, Джонатан Линдейл возвращался из Денвера верхом, и какое-то смутное предчувствие заставило его сделать крюк, свернув на тропинку, ведущую в Иглз-Нест. Он медленно ехал по улице, странно удивленный тем, что когда-то видел это почти забытое место каждый день и поражаясь, что оно все еще здесь. Дома обветшали и покосились, на крышах не доставало черепицы, а в оконных рамах стекла. У него было странное чувство, будто призраки затаились в глубине этих темных провалов, достигающих преисподней. Джон натянул поводья, остановив коня по привычке возле салуна.
Вывеска давно исчезла, дверь уныло поскрипывала на одной петле, фасад посерел. Линдейл неохотно спешился, привязал коня к дереву, проросшему сквозь дыру в тротуаре и, толкнув единственную створку, вошел. Под его весом скрипели, низко прогибаясь, старые половицы, многих из них не хватало, приходилось смотреть под ноги и быть настороже. Шаги Джона гулко раздавались в тишине и полумраке, под подошвами хрустели мертвые листья прошедших лет, нанесенные ветром. Что-то насторожило его. Что-то было не так. Пахло осиной, горящей в старой проржавевшей печи.