Люди сорок девятого
Шрифт:
Половица треснула под его сапогом. Отдернув ногу и переступив провал, Джонатан поднял голову.
У стойки в столбе тусклого света, падающем сквозь дыру в крыше, стоял человек и глядел на вошедшего в упор. У его локтя стояла бутылка полная на две трети.
– Привет.
– сказал Линдейл осторожно приближаясь, не сводя с незнакомца взгляда. Собственный голос показался ему чужим.
– Чувствовал, что ты придешь.
– ответил человек у стойки. Что-то было в нем, смутно знакомое...
– Можно присоединиться?
– спросил Линдейл, стягивая перчатки и засовывая их за пояс.
– Конечно.
– отозвался незнакомец.
– Спрашивал тебя на ранчо, но они сказали ты в Денвере.
В углу, там где сгущались тени и была цела крыша, лежал раскрытый рюкзак и раскатанные одеяла.
– Давно ждешь?
– спросил Джон, бросив быстрый взгляд в ту сторону.
– Нет, несколько часов.
– ответил пришелец.
– Предложили подождать в доме, но я отказался. Есть незаконченное дело, и оно только между мной и тобой.
– Мы знакомы?
– мускулы Линдейла напряглись, револьвер на бедре стал тяжелым.
– Да...
– протянул человек и потянулся за оружием. Пальцы Джона рванулись за рут-и-маклаханом, но чужак уже вытащил револьвер, и положил его на стойку. Смит-вессон, сорок четвертого калибра, близнец того, что висел на гвозде в чулане.
– А ты все так же быстр, - усмехнулся незнакомец и пояснил: - Пришел вернуть заем.
Линдейл поглядел на оружие, потом уронил "рут-и-маклахан" в кобуру и поднял глаза на посетителя. Их взгляды встретились.
– Морган...
– Джон.
Линдейл медленно продел палец в скобу и поднял револьвер со стойки, едва заметным движением уложив рукоять в ладонь.
– Твоя седельная сумка...
– Не надо.
– Морган усмехнулся, - Там ничего ценного не было. Черт, я ведь так и не разбогател, Джон. Несколько раз начинал, потом прогорал... Наверное, я не бизнесмен. Впрочем, сейчас доходы стабильны и на жизнь хватает.
– Поздравляю. У меня тоже дела понемногу продвигаются. Немножко торгую скотом, немножко серебром. Оказалось, оно действительно тут есть, в отличие от золота, которое искал папаша Андена, но не в лесу. В голых скалах.
– Видел, ты человек семейный?
Линдейл кивнул.
– А ты?
– Трое парнишек, пятеро внуков... Скажи, что?...
– Замужем за Райли. Ты как, переживешь?
– Хороший парень. Я сам женился. На женщине пима. Решил, пусть хоть мои внуки университет окончат.
Они засмеялись вместе, потом Линдейл спросил:
– Был на?...
– Геттисберг?
– прервал его Морган и внезапно погруснел.
– Так, за изгородью постоял, да пошел.
– Почему?
– Я не ветеран.
– Глупости.
– фыркнул Линдейл, - Ты был в плену, но это не значит...
– Может быть...
– задумчиво протянул Морган, - Они снова затеют это. Например, шестьдесят лет, или семьдесят пять...
– Когда-нибудь... Да, наверное. Если доживем.
– Семьдесят пять...
– Морган старательно загибал пальцы, шевеля губами, потом сказал, - Это будет тридцать девятый. Я подучился кое-чему.
– Тридцать восьмой, - поправил Линдейл. Морган с досадой плюнул на пол, потом вздохнул и криво усмехнулся:
– Потому, видать, и прогорел.
– Есть проблема, - Линдейл задумчиво потер подбородок, - Тебе сколько лет?
– Семьдесят два, - Морган пожал плечами.
– А что?
– А будет девяносто семь. Время не стоит для нас на месте, канзасец. А мне будет девяносто девять... Сомнительно, что мы оба справимся.
– Нет, - Морган покачал головой.
– Не смей помереть, поганый реб. Иначе я тебя на том свете достану. Говори где.
"А вдруг..." - подумал Джон.
– Каменная стена. Тот угол, где наши достигли ее, и где на нее вскочил Лью Армстронг. Спросишь там... Первого июля. Ровно в полдень.
– Идет.
Они снова понимали друг друга с полуслова, их мысли текли параллельно.
– А еще лучше - сами будем там встречаться, раз в год, безо всяких круглых дат.
– предложил Джуннайт.
– Только не в это время, - покачал головой Линдейл, - слишком много воспоминаний, да и Четвертое Июля лучше дома...
– Двенадцатого апреля?
– Подойдет.
– Но семьдесят пять лет все равно в силе.
– Все равно...
Морган отхлебнул из бутылки и протянул Джону.
– За нас.
– За нас.
– отозвался Линдейл и глотнул обжигающую жидкость.
Было первое июля тысяча девятьсот тридцать восьмого, когда Огюст осторожно припарковал свою машину возле палаточного городка, недалеко от того места, где начиналась дорога, разделяющая как последний барьер синих и серых. Выйдя, он открыл дверь, помогая отцу выбраться и пересесть в кресло - каталку, подвезенное его сыном Тонни, родившимся в этот день ровно двадцать пять лет назад.
Огюст был не в лучшем настроении. Джон не выбирался с ранчо последние несколько лет и его сын не понимал, зачем надо было отправляться в столь долгий и утомительный путь теперь. Раньше отец уезжал из дома каждый год в апреле, пока у него были для этого силы, и говорил, что встречается со старым однополчанином, ничего при этом не уточняя. Этот тайный друг с детства ассоциировался у Огюста то с одним, то с другим человеческим силуэтом на старым негативе, всегда, сколько он себя помнил, стоявшем на столе Линдейла-старшего. У людей на стекле были размытые лица, и сын, когда подрос, начал задаваться вопросом: почему отец хранит эту вещь. Вот и теперь Огюст не совсем понимал, зачем это все нужно и тихо ругался про себя: Джон сильно сдал, практически потерял связь с реальностью, мало что понимал и многое забывал, но к досаде родных отлично помнил, что надо явиться сюда, именно сегодня и все более оживлялся по мере приближения даты. И теперь по прихоти старика, придется праздновать День Независимости в чужом городе, в номере отеля, а то и в машине, по пути домой, если, как подозревал Линдейл-младший, все гостиницы окажутся переполненными. К тому же Джонатан настоял, чтобы Огюст надел парадный мундир и свои английские награды, хотя тот считал, что такая демонстрация совершенно ни к чему. Тут было двоякое чувство: нежелание выставлять знаки отличия напоказ, что, по его мнению, было бы хвастовством и ощущение, будто его разрядили как куклу, стремясь выставить в лучшем свете перед каким-то древним ветераном Конфедерации, которого никто в их семье не видел, но мнением которого Линдейл-старший очевидно дорожил. Но дело было в том, что сын не мог отпустить старика одного и позволить ему трястись несколько дней в железнодорожном вагоне, а потому, скрепя сердце, выкатил из гаража свой старенький форд, и они отправились в путь, прихватив с собой и Тонни, который счел, что поездка его развлечет во время каникул.
Внук медленно вез деда по широкой дороге, между рядами палаток, и Гас следовал за ними без всякого энтузиазма.
Вокруг, громко переговариваясь, сновали люди, суетились репортеры с громоздкими фото и кинокамерами, но старик, глаза которого светились непонятным стремлением, не замечал никого, слегка поддавшись вперед, будто пойнтер, указывающий добычу.
Он искал глазами только одного человека, периодически вытаскивая из нагрудного кармана часы, глядя на циферблат и тревожно шепча: