Люди сорок девятого
Шрифт:
– Добрый вечер, - негромко сказал Линдейл. Он не знал, зачем поздоровался, просто вырвалось - и все. Его взгляд мгновенно отметил залатанный серый мундир, длинную саблю, бьющую по ногам, и слишком узкие стоптанные сапоги.
– Издалека?
– Да...
– незнакомец медленно повернул изрезанное глубокими уродливыми шрамами лицо.
– Я иду слишком долго... С тех самых пор, как кончилась война, и я оказался не у дел...
– Можно найти работу, - заметил Линдейл.
– Это не так уж сложно сделать на западе.
– Да, вопрос лишь в том, какую...
– сказал мужчина, проведя языком по бумаге, он заклеил самокрутку и спросил:
– Огонька не найдется?
Порывшись в кармане, Линдейл вытащил спичку и дал незнакомцу прикурить.
– Я полагал, что человек в вашем положении не погнушается даже самой грязной работой, - сказал он, немного холодно. Незнакомец несколько раз быстро затянулся, чтобы раскурить сигарету, и поднял на Линдейла бесстрастные глаза.
– Можете думать обо мне что угодно, мистер, - сказал он наконец, - но я не лентяй, нет, сэр.
– В чем же дело?
– озадачился Джонатан.
– Проблема в том, - отвечал незнакомец, прикрыв глаза.
– Что я - солдат.
– Простите, не понимаю, - резко сказал Линдейл.
– Я сам воевал за Конфедерацию, сэр. Однако я, в отличие от вас, не слоняюсь по дорогам без дела.
– Вы держите бордель, - сказал солдат и нагло усмехнулся. В голосе его явственно слышалась издевка.
– Достойное занятие. Но это еще не дает вам права смотреть на меня свысока, ибо, по сути, я - это вы... Или, скажем так, часть вас. Ваше второе "я".
Линдейл чертыхнулся, на секунду задохнувшись от такой наглости. Ни один мускул не дрогнул на лице незнакомца, более того, на его губах появилась легкая мечтательная улыбка.
– Я поясню, - проговорил он, медленно растягивая слова.
– Я - порождение войны. Человек, умеющий убивать и убивавший ни один раз. Я - солдат снаружи и внутри, и моя душа так же покрыта шрамами, как и лицо.
Он вынул изо рта сигарету и мгновение глядел на алый тлеющий кончик. Линдейл вздрогнул. Неужели парень прав, и сам он такой же, как этот неприкаянный странник. Неужели в нем самом есть эта темная субстанция, безобразное существо - покрытый шрамами ветеран, не знающий отдыха.
– Люди не любят нас, - продолжал солдат.
– Мы напоминаем им то, что они хотят забыть как можно скорее. Но мы существуем. То, что помогало мне выжить, вдруг оказалось не нужным. Людям наплевать, что мы убивали на войне, защищая свою жизнь и их жизни, они не могут нам этого простить. Мы представляем опасность с их точки зрения, мы не вписываемся в их насквозь правильный и гуманный мир. Это правда, я такой, какой есть. Я не могу расстаться с прошлым легко, не могу простить многого ни себе, ни другим и многого не могу забыть. Хотя сами те люди, о которых я говорил, не лучше нас. Они и именно они, те, кто отдавал нам приказы, не могут простить своих врагов, отыскивая или придумывая новых и новых... Им все равно на кого натравить нас, лишь бы мы не портили вид их нравственного мирка своим присутствием. Мы для них - зло. Мы могли бы обрести покой и не тревожить их более, исчезнуть из их жизни, если бы они перестали бояться нас и потому загружать работой. Работа! Для нас в их глазах есть только одна работа - убивать, для другого нас не используют. Мы для них на одной доске с профессиональными убийцами. Мне же нужен только покой, и я не потревожил бы их более. Я согласен прийти на помощь и вновь убивать, если на то будет реальная причина, если над моей или их жизнью нависнет смертельная опасность. Я согласен встретится лицом к лицу с любыми реальными врагами, даже превосходящими меня по силе, но придумывать их, чтобы занять мое время... Это уж слишком.
В сердцах солдат сплюнул в снег. Линдейл глубоко вздохнул. Он чувствовал теперь нечто вроде симпатии к этому человеку. Несколько минут длилось молчание, потом солдат аккуратно вытащил изо рта истлевший окурок и, бросив на землю, затоптал в снег.
– Я, пожалуй, отправлюсь дальше...
– сказал он, будто размышляя.
– Вы можете остаться, - предложил Линдейл.
– Я могу дать вам мирную работу. Мне не помешает второй бармен.
Незнакомец усмехнулся и слегка подбросил свой мешок, чтобы он удобнее лег на плечо.
– Нет, спасибо, - ответил он весело, ни минуты не колеблясь.
– Благодарю за предложение, мистер, но тут плохое место для меня. Запах ненависти летает в воздухе, и, я думаю, тут идет своя война. Не знаю, мистер. Я не против хорошей драки, как я говорил, но...
Он на мгновение замолчал и глянул Линдейлу в глаза своими пустыми зрачками.
– Разговаривали бы вы со мной вообще, если бы на мне был синий мундир? Сумели ли вы, мистер, простить своих врагов в прошлой войне, прежде чем ввязаться в новую? Даже тех, кто мертв уже давно?..
Линдейл молчал.
– Прощайте, мистер, - незнакомец махнул рукой и зашагал дальше по дороге.
– Прощай, солдат, - сказал Линдейл одновременно и незнакомцу и темной болезненной сущности внутри него самого.
– Прощай.
Он не почувствовал облегчения. Возможно, этого мало - просто сказать прошлому "прощай". Ну что тогда? Простить? Простить своих врагов... Линдейл стиснул зубы, он был не в силах сделать это. Он не мог простить ни их, ни себя; не в силах разорвать порочный круг ненависти...
В небе кружились легкие белые хлопья, Джонатан Линдейл стоял и смотрел незнакомцу вслед, когда внезапно понял, почему так ненавидит снег. Он был похож на срезанные пулями и плавно крутившиеся в бесконечном полете к земле нежные бело-розовые остатки разорванных пулями цветов. Лепестки, вальсируя, падали ему на лицо, а он лежал, поскользнувшись, на алой земле под сенью персиковых деревьев, когда они ворвались туда вслед за генералом Джонстоном.
Они ворвались туда, опьяненные предвкушением близкой победы. Пули звенели вокруг, вонзаясь в деревья, но Джон не замечал их. Это было просто потрясающее приключение, как в романе, впереди - слава и почести. Он чувствовал себя неуязвимым, и страха в нем не было ни капли, когда внезапно откуда-то из-под земли, прямо на его пути, вынырнул темный силуэт. Острый сверкающий металл молниеносно метнулся к его животу. Джон оцепенел на мгновение, скованный ледяным страхом, будто перед ним разверзлась пропасть. Он не был трусом, но в этот момент его пронзил дикий первобытный ужас, заставлявший древних людей приносить кровавые жертвы каменным идолам во время грозы. В доли секунды Линдейл ощутил всю хрупкость и сиюминутность своего существования; он мог умереть прямо сейчас... Джон отступил назад, не сводя остановившегося взгляда со стремительно приближающейся стали, и упал, поскользнувшись в чьей-то крови. И темный ангел смерти с солнечным нимбом вокруг головы и пылающим мечом навис над ним. Время замерло. Линдейл видел все предельно четко. У смерти было знакомое лицо. Его приятель по Алабамскому университету, парень из Теннеси, Стив Майлс. Его глаза были пусты, в них не сверкнуло узнавание - только азарт и безумие битвы. Джон знал, что надо делать, он почти инстинктивно схватил чью-то саблю, лежащую рядом, и, приподнявшись на локте, с силой швырнул ее противнику в грудь. Раздался хруст проломленной грудины, и Стив медленно завалился куда-то вбок, выронив спрингфилд с примкнутым плоским штыком. Джонатан Линдейл лежал и тяжело дышал, не зная, плакать или смеяться. В его груди бурлила адская смесь из всех чувств сразу. Мимо проехал на своей лошади генерал Джонстон. Он не смотрел по сторонам, его мундир был изодран и пробит пулями, подметка на сапоге понуро повисла, кое-как еще цепляясь за свое законное место. Штанина пропиталась ярко-красной кровью. Секунду спустя Джонатан услышал его усталый голос:
– На этот раз они меня не опрокинули.
А затем глухое падение и тревожные вопли людей.
Линдейл лежал и подниматься ему не хотелось. "А чего ты ждал?
– спросил внезапно резкий внутренний голос, которого он раньше не слышал.
– Это не прогулка в парке. Хочешь жить - должен убивать".
Срезанные пулями лепестки падали ему на лицо... На щеки. На губы. На глаза... Он сморгнул парочку. Они плавно танцевали и останавливались в воздухе, как замедленный чуть розоватый снег. Они кружились, кружились, кружились...