Люди среди людей
Шрифт:
– Ваш приезд в Индию имеет международное значение, сэр. Если вы докажете состоятельность своего препарата, человечество сможет восторжествовать над одним из самых злейших своих бичей - холерой. Можно ли при столь высокой ставке рисковать репутацией и всем предприятием своим из-за какого-то мальчишки?…
Доктор Симпсон не был ни равнодушным, ни тем более жестоким человеком. Он только служил в стране, где человеческая жизнь стоит очень мало, чудовищно мало… И, хотя он отлично знал, какая участь ждет нищего, лишенного каких-либо прав чандала, он сказал просто, как о пустяке:
– Ничего страшного. На рисовых плантациях и угольных копях всегда нужны рабочие. Парень доберется
Они были очень раздосадованы, эти, в сущности, неплохие люди, его сподвижники в противохолерной борьбе, врачи из Калькутты, когда узнали, что он все-таки взял в услужение отверженного. Впрочем, медикам недолго пришлось выражать свое неудовольствие. Через неделю они с Лалом выехали в Агру. Умерший для близких и родных, раджпутский юноша Лал Мехти обрел спасение и прекрасную службу, а Хавкин - фанатически преданного друга и телохранителя…
Как змея, обвиваясь вокруг столба веранды, муравьиное полчище все быстрее втягивало свой хвост под крышу. Вот уже прополз арьергард, вот скрылись и последние отставшие муравьи. Бегство закончилось. Но от кого?…
«Индия - страна, которую ни кисть художника, ни слово поэта не могут описать во всем ее пышном своеобразии». Перечитав в пятый раз эту фразу, Хавкин захлопнул роман. Спать. Нужно заставить себя спать. Завтра привезут вакцину, и, сколько бы градусов жары ни показывал градусник, начнется прививочная страда. Солдаты, махараджи, слуги, министры, крестьяне - все без различия чина и звания придут к апостолам микробиологии, чтобы из их рук обрести спасение от холерной заразы. Апостолы? А почему бы и нет? Наука - его религия. Через десять лет после одесских народовольческих кружков, тюрем и казней ему кажется, что он владеет наконец прочной истиной. Мир несправедлив, это верно. Но и переделать его едва ли возможно. Так не лучше ли исцелять всех без различия во имя науки, чем убивать своих политических врагов во имя сомнительной будущей справедливости? Сейчас самое важное, чтобы в Капуртале было произнесено окончательное слово о ценности прививок. Тридцать три года - классический возраст. Если ученому дано свершить что-нибудь в этом мире - надо делать сейчас. Потом нагрянет старость, равнодушие, усталость. Угрозы садху? Опасность насильственной смерти? Но разве наука достигала чего-нибудь значительного без борьбы и опасности? Нет уж, мудрость черных муравьев, предпочитающих бегство перед лицом опасности, - не для него. А пока - спать. Его давно уже ждет гамак в саду. Чтобы раздеться, погасить свечи и нырнуть под москитную сетку, достаточно одного мгновения…
Кажется, он уснул очень скоро. Сначала до сознания еще доходили какие-то обрывки мыслей о жаре, запоздавшем муссоне, муравьях. Потом усталость взяла верх. Последняя искра сознания перенесла его в царство прохлады и покоя: то ли в подземелья дворцового замка, то ли в зеленый грот садху. Потом все погасло.
– Вставайте, сахиб! Проснитесь!
Хавкин открыл глаза, но ничего не увидел. Полная тьма. Наверное, крик почудился ему. Он смежил веки, собираясь снова задремать, но рядом затрещали кусты, раздался звук, похожий на удар мокрого белья о камни. Дхоби? Откуда взялись здесь стиральщики? Может быть, продолжается сон? Но совершенно реальный голос Лала вновь позвал из тьмы:
– Сахиб, вы живы? Отзовитесь, сахиб!
С трудом выбравшись из-под москитной сетки, Хавкин вскочил с гамака. Темно. Но теперь уже можно различить кое-что. Вон белеет стена бунгало. На ее фоне удается различить даже колонки веранды. Надо ответить Лалу, но спазмы сдавили горло. Уж не от страха ли? Треск в кустах повторился: кто-то грузно продирается сквозь заросли к дому. Хавкин легко перескочил через невысокие ступеньки веранды и прижался к двери дома. Он едва успел подумать о револьвере, который остался в комнате, как из кустов опять послышалось:
– Где же вы, сахиб?
Видимо, слуга обнаружил пустой гамак. Спазм продолжал сжимать горло. Хавкин ощупью искал на столике спички. Куда они девались, черт побери! Чиркнуть удалось в тот момент, когда Лал, появившись из глубины сада, как мешок, швырнул на землю чье-то тело. Горящая спичка осветила залитое кровью лицо незнакомого индийца, его обнаженный, блестящий от масла торс и белую набедренную повязку. Лал, такой же обнаженный, со сверкающим от возбуждения взглядом, стоял над своей жертвой.
Вспыхнула вторая спичка. Хавкин попробовал зажечь свечу. Он не совсем еще ясно понимал, что происходит вокруг. По временам казалось: все это - и ночные крики, и Лал со своей кровавой ношей - только кошмар. Вот сейчас он сделает над собой усилие, проснется - и…
– Сахиб, осторожно! На вас тоже тряпка! Полосе тая тряпка!
Только сейчас Хавкин почувствовал на левом плече кусок влажной материи. И тотчас Лал, рванувшись вперед, на веранду, сорвал с него этот лоскут. Плечо сразу будто обдали кипятком. Жгучий жар разлился по спине и руке. Нет, это меньше всего напоминало сон. Плечо горело так, что, только стиснув зубы, удавалось сдержать стон. Что происходит вокруг? Кого убил Лал? Откуда на плече оказалась эта тряпка? Проклятая ночь. И что за странное жжение охватывает всю левую сторону тела?
Полуодетый, взлохмаченный доктор Датт с длинным кухонным ножом в одной руке и керосиновым фонарем в другой появился на пороге. Вид его, решительный и в то же время забавный, вернул Хавкину спокойствие и чувство реальности. Фонарь осветил поле боя. Посреди веранды, тяжело дыша, стоял Лал. Отброшенная им полосатая тряпка покачивалась на сучьях ближнего дерева. Возле ступеней распростерлось тело молодого индийца. Даже издалека видна была рубленая рана у него на виске, из которой набежала целая лужа крови. Испачканная кровью лопата, послужившая Лалу оружием, валялась тут же.
Доктор Датт, кажется, нисколько не удивился открывшемуся перед ним зрелищу. Он просто увидел человека, который нуждался в его помощи, и поспешил к нему. Присев на корточки, врач начал ощупывать окровавленное запястье незнакомца.
– Пульс еще бьется, - проворчал он, будто обращаясь к самому себе. И так же спокойно, прихватив фонарь, отправился в комнату за бинтами и лекарствами.
Но что же все-таки произошло?
– Кто этот человек, Лал?
– Хавкину показалось, что он произнес эти слова строго, даже сурово. Но странно: он не услышал собственного голоса. Только тонкий писк вырвался
из горла.
– Л ал, ты слышишь меня?
– И снова, как в кошмарном сне, ни звука. Да полно, не сон ли действительно вся эта ночь с мелькающими, как в калейдоскопе, событиями? Но почему так мучительно горит плечо и спина? Подгибаются ослабевшие ноги…
– Вам плохо, сахиб?
– участливо наклоняется Лал.
– Да нет же, мне хорошо, очень хорошо, - беззвучно повторяет Хавкин и валится на пол веранды.
…
Сколько минут илп часов прошло? Хавкин очнулся от острого запаха керосина и каких-то лекарств. За окнами все еще ночь. Это фонарь у изголовья кровати разит керосином. При свете огня доктор Датт плавно массирует обожженное и все еще ноющее плечо. Но что за грохот сотрясает стены бунгало? Что за ослепительные вспышки озаряют окна? Муссон? Неужели долгожданный дождь?