Люди среди людей
Шрифт:
Ночами, когда перепившиеся караванщики спали, завернувшись в одеяла и неизменную белую шаму - плащ, ученый занимал пост у костра. Надо было поддерживать огонь, время от времени стрелять в воздух, отгоняя диких зверей. Ему тоже не мешало бы отдохнуть, тем более что специально для охраны лагеря в Аддис-Абебе было нанято семь вооруженных солдат. Но что поделаешь, если даже главный помощник начальника каравана, переводчик Торо Тенсай (прозванный за свои знахарские познания хакимом - доктором), человек, в общем, покладистый и исполнительный, оказался не настолько надежным, чтобы доверить ему ночное дежурство. Вавилов не ропщет. За время ночных бдений он успевает прочитать несколько итальянских книг о природе Эритреи и в чаянии будущих путешествий начинает даже заниматься испанским. Выручает во время вынужденных ночных бдений дикий кофе. Двух чашек хватает, чтобы не спать, чувствовать себя бодрым и зорко
Другое бедствие здешних мест - обилие начальства. По нескольку раз в день то на пустынной тропе, то у ворот какой-нибудь деревушки в пять хижин возникал перед караваном некто босой, но вооруженный, в обшитом парчой мундире и требовал документы. Даже огромные императорские печати не всегда удовлетворяли строгую заставу. Надо было заручаться дополнительными разрешениями от начальников провинций - расов. Впрочем, встреча с казазмагом (второе лицо после раса) или с генералом - фитурари - зло сравнительно небольшое. В крайнем случае приходилось задержаться, чтобы выпить несколько стаканов теча за здоровье хозяина. Куда более опасными оказывались чины малые - «шумы», начальники деревень и небольших городков. Такой «шум» мог явиться на базар и без всякой видимой причины запретить торговцам продавать иноземцу провиант. А то и вовсе не разрешит двигаться дальше. Однажды, это было уже в конце похода, неподалеку от границы с Эритреей, в провинции Тигре, один такой ретивый служака попытался даже отнять у начальника каравана Открытый лист правителя Эфиопии. Его возмутило, что документ составлен на амхарском, а не на тигрейском языке. Выручать уникальную бумагу (без нее по Абиссинии нельзя сделать и одного перехода) пришлось чуть ли не силой. Вот типичная для тех дней запись из дневника Николая Ивановича:
«12 марта. Караван проводит весь день в Дангале. Сегодня суббота. Оказывается, что, начиная с Аддис-Абебы; суббота является основным недельным праздником… Начальство Данга-лы - «шум» - пытается задержать караван из-за отсутствия специального разрешения раса Хайлы, правителя Годжама. Документы центрального правительства считаются недостаточными. К вечеру весь город перепился, в том числе и «шум». Даже ворота забыли закрыть. В потреблении напитков городские дамы не уступали мужчинам. Около Дангалы много лагуссы [злак], из которого добывают араки - водку, много гиши, заменяющей хмель, много меда, из которого с прибавлением гиши готовят крепкий напиток. Всю ночь придется дежурить… Аш-керы [погонщики] исчезли в городе. Мулы без корма… Ночью явился «шум» за подарками. Кое-как снабдивши начальство вазелином, зеркальцами и дешевыми духами, коробками консервов и коньяком [все это взято в дорогу специально, в предвидении подобных встреч], выпроваживаем его в город спать… До утра пришлось быть на страже».
Утренние заботы начальника каравана столь же тягостны: «С трудом поднимается караван, едят без конца, греются у костров… Всех надо самому будить, снимая с них одеяла и шамы… Дисциплину привить безнадежно…» Но несмотря на препятствия «шумов», пьянство и недисциплинированность караванщиков, воля ученого торжествует. Как бы ни был труден путь, люди и мулы делают ежедневно от 30 до 40 километров. Сам Вавилов проезжает еще больше. Он то и дело отклоняется от основного маршрута, чтобы осмотреть окрестные поля, собрать образцы теффа, ячменя, пшеницы, дурры. Мулы ревут: от дальних переходов у них сбиты спины. Люди простужены - ночи на высоте 2500 - 2800 метров холодны, после захода солнца нередко перепадают дожди. Но начальник каравана не соглашается на непредусмотренные остановки. Он твердо решил 31 марта пересечь границу Абиссинии и Эритреи.
Вверх… Вниз… И снова вверх по узким, осыпающимся тропам. Внутренняя Абиссиния - каменистое плато, рассеченное глубокими каньонами до тысячи и более метров глубины. Они прорезают каменную плоть страны во всех направлениях, как морщины лицо очень старого человека. Ущелья мрачны и труднопроходимы. Особенно опасен спуск к Голубому Нилу. На дно теснины, где извивается бело-голубая полоска великой реки, можно добраться только пешком. Мулов ведут под уздцы. На спуск и подъем уходит почти три дня. Вода на переправе едва достигает мулам по брюхо, но вступить в нее караван рискует лишь после получасовой ружейной пальбы: кругом тьма крокодилов.
Чем севернее, тем круче горы, хуже тропы. Но в записи путешественника, наоборот, проникает умиротворение и оптимизм. Срабатывает, очевидно, тот благодетельный механизм ва-виловского характера; который помог ученому в 1921 году «не замечать» петроградского голода и холода, а в Афганистане уберег от страха перед саблями басмачей. Николай Иванович умеет так глубоко и безраздельно погружать себя в океан научных интересов, что бытовые неприятности в его сознании отодвигаются, блекнут, превращаются в незначащие тени. Армия фаланг и скорпионов приползает на свет фонаря в его палатку, рев леопарда на рассвете приводит караван в ужас, еще одна стычка между солдатами и погонщиками… Вавилов хладнокровен и деловит. Хитро орудуя фонарем, он отводит ядовитых насекомых подальше от стоянки людей и мулов, организует отпор хищнику и в который раз принимается урезонивать своих беспокойных подчиненных. Все это - налог, который ботаник и растениевод безропотно готов платить за право собственными глазами увидеть великий сад земли. Но мысли его заняты совсем другим. Как магнитная стрелка, они неизменно обращены на главное, на те действительные неожиданности, которые рассыпает Африка перед внимательным наблюдателем.
Лен эфиопы разводят не ради масла и пряжи, а для того, чтобы получать из семян муку. Страна совершенно не знает плодоводства. Овощей абиссинский крестьянин тоже почти но разводит. Зато тут множество растений, неизвестных более нигде в мире. Эфиопия несомненно родина теффа, нуга, банана-энцете. А по пшеницам и ячменю страна даже побила своеобразный рекорд: из 650 известных науке разновидностей пшеницы 250 приходятся на долю Эфиопии. То же самое с ячменем.
Однако главное, самое важное из абиссинских открытий еще впереди. Вавилов сделал его 20 марта между городами Гондаром и Аксумом. То было поле твердой пшеницы, начисто лишенной остей. Такое растение, очень нужное в сельскохозяйственной практике, существовало до сих пор лишь в мечтах агрономов. Пытаясь вывести твердую безостую, селекционеры десятилетиями тщетно скрещивали русские белотурки и кубанки с безостыми мягкими пшеницами Европы и Америки. Правда, закон гомологических рядов предсказывал, что безостая твердая пшеница по аналогии с безостой мягкой должна где-то в природе существовать, но даже сам творец закона был поражен, когда увидел целое поле, засеянное «гипотетическим» хлебом. Твердые безостые пшеницы Абиссинии отлично послужили потом советским селекционерам. Их крупнозерность, терпимое отношение к низким температурам и другие ценные свойства влились во многие сорта советской селекции. Новые гены, которые ученый сулил привезти из Африки, оказались реальностью.
Растениеводство и земледелие страны неотделимы от экономических отношений, от истории края. С жадным любопытством вбирает Николай Иванович каждый неведомый прежде факт. В Гондаре и окрестных деревнях деньги теряют свою ценность. Торговля на базаре идет исключительно в обмен на патроны и соль. Приходится обратиться к властям: серебряные талеры кое-как удается заменить «реальной валютой» - привезенными издалека плитками кристаллической соли. За образцы семян ученый расплачивается «разменной монетой» - горстями сушеного красного перца. Вавилов с улыбкой вспоминает читанные еще в школе труды Саллюстия - желая, очевидно, исправить нравы современников, излишне склонных к пирам и яствам, римский писатель ссылался на эфиопов, которые якобы не потребляют соли, так как «едят лишь ради желудка, а не ради глотки». На самом деле ни одно здешнее блюдо не обходится без соли и острых приправ, от которых у европейца сдавливает дыхание. Вот и верь после этого историческим писателям!
Аксум, столица древнего Аксумского царства в верховьях Голубого Нила, приносит новые размышления. «Аксум весь на камне и прилип, как гнездо ласточки к горам». Кругом на сотни километров каменистые неплодородные почвы, посевы редки, провианта и корма для скота мало. И вдруг среди каменной полупустыни - город, современник египетских фараонов, где с древнейших времен сохраняется множество гранитных обелисков. Высота этих культовых сооружений достигает 20 - 24 метров. Ночью в палатке Вавилов долго описывает обелиски, раздумывает о прошлом и настоящем края. «Для Эфиопии это удивительные сооружения, свидетели напряжения воли… Чтобы доставить каменные монолиты, отделать их, выбить даже простой орнамент, нужно было много концентрированной энергии…» Но откуда она в районе, который не мог прокормить больших групп земледельцев? Загадка…
И еще одна линия постоянных раздумий: ученого занимает роль воли в человеческой судьбе, роль энергии, энтузиазма в судьбах коллектива и целых исторических эпох. Он делает заметки в дневнике о волевых качествах раса Тафари, о безволии части русских эмигрантов, «не приспособленных ни к напряженному мышлению, ни к работе», о концентрированной энергии некоторых периодов эфиопской истории. Его кредо четко: без воли и личность, и народ равно замирают в своем поступательном движении. Можно соглашаться или не соглашаться с этим тезисом, но трудно спорить с тем, что в каждой записи виден сам автор: человек целеустремленный, собранный, полный презрения к тем, кого он именует «историческими медузами».