Людовик и Елизавета
Шрифт:
"Но его подменили, — думал он, — положительно подменили! Кто же совершил это чудо? Неужели Полетт?"
— Ну, ты подумай сам, Суврэ! — вновь заговорил король уже более спокойным тоном, — какой вид имеет вся эта выходка! Ну, я понимаю — ревность, гнев, партийные счеты, особо сложившиеся обстоятельства могут поставить дворянина в такое положение, когда он уже не может считаться с тем, запрещены ли дуэли, или нет. Мой прадед, великий Людовик Четырнадцатый, однажды сам дрался на дуэли с придворным и другом из-за племянницы кардинала Мазарини. Но ты ни с того ни с сего подходишь к какой-то личности и вызываешь его на ссору! И для чего? Для того, чтобы проявить свое остроумие, чтобы позабавиться за счет какого-то провинциального дурака?
— Но, государь, — ответил Суврэ, — недаром Грессэ говорит, что "les sots sont ici-bas pour nos menus plaisirs". [42]
Как
— Ах, Суврэ, — воскликнул он, смеясь от души, — ты положительно неисправим!
— "J'ai ri, me voil`a desarm'e!" [43] — сказал Суврэ, опускаясь на одно колено.
Note42
"Дураки существуют на земле для нашего развлечения".
Note43
"Я рассмеялся, и вот я обезоружен!" (Буало.)
— Ну, нет, — возразил король, — я далеко еще не обезоружен и — погоди только, Суврэ! — когда-нибудь ты жестоко поплатишься за свое легкомыслие… Ах, у меня столько горя, столько забот! Знаешь ли ты, Суврэ, что сегодня утром умер от черной оспы герцог ла Тремуйль?
— Ла Тремуйль? — с ужасом вскрикнул Суврэ, даже подскочив от неожиданности. — Но ведь еще недавно он был с нами?
— Да, но он чувствовал себя плохо еще во время праздника Весны, и мне пришлось на другой же день отпустить его в Париж, где он и слег. Ах, Тремуйль, Тремуйль. Верный друг и преданный слуга! И ты представь себе только, Суврэ, как бренна жизнь и слабы человеческие силы и знания! Еще неделю тому назад Тремуйль в расцвете сил, красоты и молодости веселил одним своим видом все сердца, а теперь от его обезображенных останков бегут все… И подумать только: три лучших парижских врача лечили его!
— Три врача? — с испугом переспросил Суврэ. — Но, государь, тогда все понятно: "Que vouliez-vous qu'il fit contre trois?" [44]
Король рассмеялся и с явным благоволением потрепал маркиза за ухо. Непостоянный, в достаточной мере черствый и себялюбивый, Людовик был далеко не расположен серьезно оплакивать кого бы то ни было, но он боялся нареканий, а потому должен был разыгрывать из себя скорбящего. Маркиз Суврэ, не перестававший шутить и теперь, был ему таким образом очень удобен: с ним по крайней мере можно было не притворяться. Поделись он, пожалуй, своим притворным горем с Жевром или Мортмаром, те начали бы подлаживаться под настроение короля, принялись вздыхать, охать, стонать!
Note44
"Что же, по-вашему, он мог поделать против троих". В трагедии Корнеля «Гораций» старик Гораций, узнав, что после сражения Горациев с Куриациями двое из его сыновей убиты, а третий спасся бегством, предался отчаянию, но не по поводу смерти двоих, а по поводу бегства третьего. Тогда его спрашивают цитированной выше фразой. Старый герой ответил: "Он мог умереть!" Нечего и говорить, что Суврэ очень оригинально использовал первую фразу.
— Но одной смертью герцога еще не исчерпываются мои огорчения, — продолжал Людовик. — Конечно, мне очень жаль Тремуйля, но ведь в конце концов мы все там будем. Пусть Тремуйль умер слишком рано, но кто же умирает не рано? Ведь смерть никогда не является желанной гостьей! В таких случаях приходится жалеть не об отошедших, а об оставшихся, и, право же, одним из этих оставшихся являюсь я сам! Ты — мне верный друг, Анри, и я, пожалуй, откровенно расскажу тебе, в чем дело. Но смотри — никому ни единого слова об этом! Ты знаешь, существуют вещи, которых я не прощаю никому и никогда. Нарушение моего доверия из их числа!.. Только вот что, не позавтракать ли нам? Я что-то проголодался, да и ты, вероятно, не прочь подкрепиться после всех треволнений. Башелье! — сказал Людовик вошедшему на его звонок камердинеру. — Сегодня
Когда довольно большой стол был сплошь уставлен холодными и горячими блюдами и бутылками вина, входившими в состав «легкого» завтрака короля, Людовик пригласил Суврэ занять место против него, уселся сам и, утолив острое чувство голода, заговорил:
— Не успел я вчера отдохнуть с дороги, как ко мне явилась целая депутация из камер-юнкеров в составе герцога д'Омана, Жевра и Мортмара. Они сообщили мне, что Тремуйль плох, что надежды на его выздоровление нет никакой, а потому надо заранее считаться с его кончиной; поэтому-то они теперь же обращаются ко мне с почтительной просьбой оставить камер-юнкерскую должность Тремуйля за его четырехлетним сыном.
— Они не теряют времени даром! — воскликнул Суврэ, отдавая честь паштету из фазанов с перигорскими трюфелями.
— Вот именно! — согласился король. — Конечно, в такую минуту я не мог дать им никакого положительного ответа. Я сказал, что Тремуйль еще не умер, что Божья воля часто нарушает все людские расчеты, что меня самого десятки раз приговаривали к смерти, но если их мрачные предположения осуществятся, тогда я подумаю.
— Прикажете налить вина вашему величеству? — сказал Суврэ, заметив, что король что-то ищет.
— Налей, вот того! Потому ли что не знали ничего верного, или не хотели портить мне удовольствие в Шуази, но до вчерашнего вечера я даже не знал, что у ла Тремуйля оспа. Нечего говорить, как поразила и огорчила меня эта весть! Чтобы как-нибудь разогнать тоску и тревогу, я послал сказать Луизе и Полине, что прибуду к ним вечером поиграть в карты. Прихожу туда — там уже известно, что душа Тремуйля борется между жизнью и смертью! Оказывается, у сестер уже имеется свой кандидат на освобождающееся место камер-юнкера, и они принимаются хлопотать за герцога Люксембургского!
— И он тоже! — воскликнул маркиз.
— Вот слово в слово то, что и я подумал тогда! — продолжал король. — Кое-как шутками и смешком мне удалось увильнуть от ответа. Но сегодня ко мне явился Флери с просьбой помешать дуэли кровожадного Суврэ с тихоньким ла Хот-Гаронном; я отдал распоряжения, а пока наводил справки, где именно должна состояться дуэль, стал говорить с кардиналом о разных делах, и он очень ясно намекнул мне, что хотел бы видеть в этой должности молодого Флери, своего племянника. Я постарался не понять этого намека, хотя он и привел меня окончательно в отвратительное расположение духа, тем более что Флери сумел рассердить меня как подкопами против тебя, так и противодействием в одном деле, о котором я буду говорить с тобой далее. Ну, так вот, как видишь, я из-за смерти Тремуйля попал в очень неприятное положение. Отвергнуть кандидатуру герцога Люксембургского? Но Луиза никогда ни о чем не просит меня, и у меня язык не повернется отказать ей в ее первой серьезной просьбе, да и Полина — такой очаровательный чертенок… Отказать камер-юнкерам? Но это значит обмануть ожидания друзей и создавать недовольных в непосредственной близости от своей особы. Отказать Флери? Но, милый друг, хотя я сегодня и указал кардиналу его место, но, между нами говоря, он мне необходим. Да, да! Не делай таких насмешливых глаз, Суврэ! Помимо разных других соображений, скажу тебе следующее: кардинал Флери знает слишком много государственных тайн, и если я сегодня в двенадцать часов приму его отставку, то в половине первого кардиналу придется сесть в самую уединенную башню Бастилии…
"Это надо запомнить и принять к сведению!" — подумал Суврэ.
— Но, подумай сам, кто же пойдет на службу к такому королю, который в награду за долголетнюю службу сажает старика в крепость! Вот в том-то и дело, что это не так легко разрешить. Я просто в отчаянии — что я ни сделаю, будет плохо! Суврэ! Если ты — истинный друг мне, то должен посоветовать, как мне быть!
— Ваше величество, — сказал Суврэ, — для меня этот вопрос так неожидан, что я не могу сразу охватить его. Но ведь нет никакой необходимости теперь же решать его? Если осмелятся приставать к вам и далее с этим, то вы можете ссылаться на то, что еще не успели решить это. Вы, дескать, так огорчены смертью близкого друга, что вам ненавистна самая мысль о необходимости "делить ризы его"!