Люси Салливан выходит замуж
Шрифт:
Я снимала квартиру вместе с двумя другими девушками, Карен и Шарлоттой. Карен было двадцать восемь лет, мне — двадцать шесть, а Шарлотте — двадцать три. Все трое мы дурно влияли друг на друга, и в результате мы пили слишком много вина и слишком редко убирались в ванной.
Когда я вернулась домой, Карен и Шарлотта уже спали. По понедельникам мы обычно рано ложились спать, чтобы восстановиться после бурно проведенных выходных.
На кухонном столе лежала записка от Карен, сообщавшая, что мне звонил Дэниел.
Дэниел был моим другом. С одной стороны,
Моя жизнь отличалась очень низким содержанием мужчин, это был обезмужчиненный сорт жизни.
Вообще-то Дэниел был замечательным. Бойфренды приходили и уходили (еще как уходили, уж поверьте мне), но когда бы мне ни захотелось услышать сексистское замечание или комментарий относительно длины юбки, я всегда могла рассчитывать на Дэниела.
И он не был совсем уж несимпатичным, во всяком случае, мне так говорили. Все мои подруги находили его очаровательным. Даже Дэннис, мой знакомый гомосексуалист, говорил, что он не стал бы вышвыривать Дэниела из своей кровати, даже если бы тот ел в постели печенье. А Карен, если ей доводилось подойти к телефону, когда звонил Дэниел, строила такие лица, будто у нее был оргазм. Иногда Дэниел заглядывал в наше жилище, и после его ухода Карен и Шарлотта припадали к тому месту на диване, где он сидел, и в полном экстазе принимались стонать.
Лично я не могла понять, из-за чего был весь этот шум. Дэниел был приятелем моего брата Криса, и поэтому я знала его уже многие и многие годы. Я знала его слишком давно, чтобы влюбиться в него. Или он знал меня слишком давно, чтобы влюбиться в меня.
Наверное, было такое время в далеком прошлом, несколько тысяч световых лет назад, когда Дэниел и я застенчиво улыбались друг другу над пластинкой «Дюран-Дюран». А может, и не было, потому что ничего такого я не помню, просто допускаю, что подобное могло иметь место, так как в подростковом возрасте я влюблялась во всех и каждого.
На самом деле так удачно вышло, что мы с Дэниелом не влюбились друг в друга, потому что если бы между нами действительно что-то было, тогда моему брату Крису пришлось бы пойти и побить Дэниела за попрание чести сестры, а я никому, и тем более брату, не хотела причинять хлопот.
Карен и Шарлотта — совершенно безосновательно — завидовали моей дружбе с Дэниелом.
Они удивленно качали головами и говорили: «Везучая ты девчонка, как ты можешь быть такой спокойной рядом с ним? Как ты можешь шутить и смешить его? Нам при нем и слова не вымолвить».
Но мне это было совсем нетрудно, потому что он мне не нравился. А вот когда мне кто-то нравился, я начинала паниковать, опрокидывать разные предметы и начинать разговор фразами типа: «Ты никогда не задумывался над тем, какою быть радиатором?»
Я рассматривала записку Карен — на листке было маленькое пятно с подписью «слюни» — и раздумывала над тем,
И не один, если вы понимаете, о чем я.
Проклятый Дэниел со своей дурацкой активной сексуальной жизнью. Мне надо было поговорить с ним.
Предсказания миссис Нолан дали мне пищу для размышлений. Не те, где говорилось, что я выйду замуж, — не настолько я глупа, чтобы хоть на миг поверить этому. Но вот ее слова о висящем надо мной темном облаке напомнили мне о приступах моей Депрессии и о том, как тяжело я их переносила. В принципе, можно было бы разбудить Карен и Шарлотту, но я не стала этого делать. Во-первых, потому что они страшно не любили, когда их будили (если только поводом не была импровизированная вечеринка, пусть и среди ночи), и во-вторых, они ничего не знали о Депрессии.
То есть, разумеется, они видели, что иногда я бывала подавлена, и тогда они спрашивали: «Что случилось?», и я рассказывала им о неверном бойфренде, или о тяжелом дне на работе, или о том, что прошлогодняя юбка стала мне мала, и тем вызывала их горячее сочувствие.
Но я никогда не говорила им, что иногда на меня наваливалась депрессия с большой буквы «Д». Дэниел был одним из тех немногих людей, кто знал об этом.
Это потому, что я стыдилась Депрессии. Люди обычно считали, что я душевнобольная и что, соответственно, со мной надо разговаривать медленно и громко, а лучше вообще избегать, или же, что случалось гораздо чаще, что Депрессия была не чем иным, как смутной фантазией избалованной невротички. Они считали ее более современной версией известной с древних времен фразы «она страдает от нервов», что всеми переводилось как «она жалеет себя, не имея на то никаких причин». Они думали, что я просто потакаю своим капризам или даю выход подростковому недовольству, срок годности которого давно прошел. И что мне нужно лишь «взбодриться», «прекратить распускать нюни» и «заняться спортом».
И я могла их понять, потому что у всех время от времени бывает плохое настроение. Это часть жизни, таковы условия: столько-то солнечных дней и столько-то зубной боли.
Люди огорчались из-за денег (из-за того, что их мало, а не из-за того, что они, то есть деньги, плохо учились в школе или внезапно худели). С людьми случались неприятности — портились отношения, не поднимались зарплаты, телевизоры ломались через два дня после окончания гарантийного срока, — и люди чувствовали себя из-за этого несчастными.
Все это я прекрасно знала, но Депрессия, от которой страдала я, была не просто случайным приступом уныния или дурного настроения, хотя и они бывали у меня и, надо сказать, довольно регулярно, — так же, как и у большинства людей, особенно после недели пьянства вперемежку с недосыпом. Но уныние и дурное настроение были детскими забавами по сравнению с дикими черными демонами-убийцами, которые иногда прилетали ко мне, чтобы поиграть с моей головой в распятие.
Моя Депрессия была не такой, как у всех, о нет, это была мега-супер-люкс-депрессия.