Люсипаф
Шрифт:
Люси как-то боком посмотрела на Фефелу и плюхнулась на диван. Зазвонил телефон. Фефела поднял трубку.
– А, привет, Владик! Да, здесь! Даю! Люси аж всю передернуло, перевернуло и подкинуло. Но все это она сумела изобразить так, что бросилась к аппарату, где на другом конце провода маячил в телефонном тумане ее муж.
– Вла-ад!
– нараспев по-лисьи зашептала Люси.
– Конечно, любимый, конечно! Я беху!
Она отдала трубку Фефеле, махнула рукой и полетела, не оглядываясь, вниз, играя на бегу тугими шарами.
– Да Владик,
Фефела бросил трубку и посмотрел наверх. Там все было кончено. Облака, облака и облака.
* * *
– Тебя что-то последнее время не поймать было, - раскуривая трубочку, выговаривал, попыхивая, Лопоухий.
– Тетка приезжала, - сосредоточенно глядя перед собой, повествовал Пафнутий. Он задержал на секундочку дыхание, подождал пока вокруг Лопоухого рассеется дым и торжественно выдал:
– Порчу снимать!
– Ну и?
– отреагировал Лопоухий, пыхтя и снова исчезая в сизой мути табачного дыма.
– Будет жить!
– уверенно вынес приговор Пафнутий.
– Может быть, даже дольше, чем мы с тобой. "Вот люди!
– пыхтел трубочкой Лопоухий , - Раз, два и готово! Все делом заняты! А тут не знаешь с чего начать".
Здесь мысль его оборвалась и он исчез в клубах табачной ауры.
Пафнутий, как человек энергетический, к куреву относился крайне отрицательно. Хотя, с другой стороны, как христианин, к людям Пафнутий относился очень хорошо. Расщепляемый сейчас этой антиномией, Пафнутий потоптался перед Лопоухим, подождал, пока тот появится из-за завесы и бодро попрощался.
– У-у!
– промычал в ответ Лопоухий и сосредоточенно запыхтел.
Вынырнув из ядовитых паров табака, Лопоухий словно опомнился и побежал догонять Пафнутия.
– Владик, а ты сейчас чем занят?
– окликнул Пафнутия Лопоухий.
– Сейчас я иду в церковь!
– значительно произнес Пафнутий.
– А-а!
– неопределенно протянул Лопоухий.
– А возьми меня с собой, Влад, я никогда там не был.
– Ну, конечно, пойдем! Там отец Петроний, такой славный батюшка, так служит, закачаешься!
– А что сегодня праздник какой?
– по-детски любопытствовал Лопоухий.
– Сегодня праздник всеобщей любви и всепрощения!
– улыбнулся Пафнутий и почувствовал прилив нежности к Лопоухому.
Он уже с утра пребывал в состоянии любви и всепрощения ко всему миру. В очереди, где он очутился, чтобы купить молочка на разговление, его так обругали, что другой плюнул бы, крикнул: "Да ебись ты колом!" и убежал. Нет. Пафнутий стоял, и, переминаясь с ноги на ногу, перепуская через себя железную брань хозяек, чувствовал, что любит их божественные яркие субстанции. Попадись ему сейчас хоть сам Сатана, Пафнутий скрепился бы и произнес:
– Я люблю тебя! Сатана сразу бы раскаялся и бросился бы на грудь Пафнутию, обливаясь горючими слезами. "Потому что любовь всемогуща!" - чувствовал Пафнутий.
Они подошли к церкви. На паперти сидел юродивый и, задрав вверх голову, просил у Бога копеечку. Пафнутий с сострадательной миной уже полез в карман, как калека вскочил и начал размахивать костылем перед его лицом. Он не просто размахивал, а еще и кричал, что на Пафнутии весь легион бесов, тех самых, что в свином стаде сидят, и что храм Божий не морская бездна, чтоб сюда с откоса...
Пафнутий, сначала улыбаясь, отошел, а потом, печально глядя на юродивого, говорил тихо, будто про себя. Но Лопоухий слышал:
– Эк, брат, как тебя нечистый в оборот принял. На благочестивых прихожан, любимый, такую скверну несешь. И как Господь попускает?!
Своими совершенными звукоуловителями Лопоухий слышал одновременно и другое. Естественно, что на такой шум сбежались с окрестных скамеек вертящие клубками старушки. Они еле слышно, крестясь, шептали:
– Сережа зря кричать не станет. Он от Бога помазан храм Божий охранять от нечестивых. Вон, на Страстной такого черта из-за Николая Чудотворца вытащил - все свечи разом потухли, а смердело...
Пафнутий между тем не знал, что делать. Юродивый не унимался:
– Мать Богородицу, заступницу нашу призываю на брань с тобой, сарацин!
Бабки неистово крестились, забыв про свои клубки, которые катались сейчас вольно по песку и играли разноцветные свадьбы.
– Он, что, белены объелся?!
– испуганно посмотрел на Пафнутия Лопоухий.
– Да нет, - отвечал тот, разворачиваясь.
– Его Лукавый попутал. Он сам не виноват, я его даже люблю.
Лопоухий недоверчиво оглянулся на Сережу.
– А бабки?
– Они тоже хорошие. Все, как одна, богомольные! "Эти особенно!" - оглядывался на серо-коричневую свору старух Лопоухий. Он слышал, как они, вконец осмелев и приняв сторону юродивого, покрикивали:
– Молодец Сережа! Ишь, басурманы, накануне Светлого праздника храм поганить!
Сережа под одобрительный бабий гул ходил по паперти гоголем и широко крестился. Он даже забыл о деньгах, и просто кланялся полезшим под гул колоколов в церковь старушкам.
– Пойдем в другую, Владик! Что на этой свет клином сошелся?
– внес предложение Лопоухий.
– Нет. Это уже Бог против, чтоб мы сегодня под сень его храма вступили. Сейчас домой и на колени! Так, что давай!
– Ну, давай!
– ударили они по рукам, и Лопоухий, набив трубку, с удовольствием запыхтел на ходу.
* * *
– Я автобиографию Нерона пишу...
– грязно выругался в адрес своего героя Фефела.
– Трудно!
– О-го!
– поднял еще повыше сломленную ногу Маргинальный Морг.
– А причем тут его матушка?
– Так а кто же причем? У него в квадрате все три шестерки и уместились!
– Где уместились?!
– В квадрате. Мамина одна, папина, соответственно, и третья, может быть и от собаки. От собаки?
– дрожа, хватался за мысль Фефелы Маргинальный Морг.
– А что за квадрат?
– Да, элементарный квадрат. Раз, два, три, четыре и до девяти. Ты когда родился?
– А что?
– замер Маргинальный Морг.