Лютая зима (Преображение России - 9)
Шрифт:
– Так точно, вашскобродь, - отзывался бойкий разведчик.
– Говорится пословица: без струменту и вошь не убьешь.
Одинокая халупа, когда подъезжал к ней Ковалевский, напомнила ему ночевку в ней офицеров, спавших в два слоя, - офицеров, из которых нескольких уж нет в живых, - и его собственные планы и расчеты на будущее, которые показались ему теперь ребяческой чепухой.
Входя в хату, он ожидал, что найдет Котовича удрученного неудачами, выпавшими на долю его дивизии, а чернобородого Палея - желчным и, может быть, даже ядовито-насмешливым, но оба они, пившие в это
– А я за вас благодарность получил от командира корпуса, - да-а!
– Вот как? За что же именно?
– удивился Ковалевский.
– Да вот за вашу последнюю атаку на эту подлую высоту триста семьдесят.
– Ага! Правда ведь, ничего получилось? И отделался я всего только семью ранеными пулеметчиками.
– А Дудников вздумал действительно наступать - и двести тридцать раненых и убитых!
– подмигнул Палей.
– Отчего вы ему не предложили свою выдумку?
– Признаться, я даже не знал, что он тоже призван сыграть атаку, удивился Ковалевский.
– Мало связи у нас между частями, мало связи.
– Я уверен все-таки, что Дудников не погнал бы своих на штурм, если бы за его спиной не стоял генерал Баснин, - без стеснения сказал Ковалевский, но Котович после этих слов стал вдруг задумчив, и все улыбки слетели с его благорасположенного лица.
– Разве можно было, Константин Петрович, посылать мне такую телефонограмму, какую вы послали на днях?.. Я и об этом хотел поговорить с вами, да. Что же это такое, скажите пожалуйста? "Генерал Баснин сошел с ума"... А тут как раз корпусный командир сам сюда приехал, и скрыть никак было нельзя... Ведь вам за это отвечать придется!
– Что ж, - пусть все-таки сначала разберут дело.
– Да как бы его там ни разобрали, нельзя же так: "Сошел с ума!" Мало ли какие бывают трения, да сору-то, сору-то из избы не выносят.
– Смотря какой сор! Благодаря тому, что по приказу Баснина обстрел высоты прекратился, мы... Я бы мог вам, конечно, сказать сейчас: "мы высоты тогда не взяли", - но я этого не скажу, конечно, потому что высоты мы все равно не могли бы тогда взять. Но мы бы потеряли вдвое меньше людей, - вот что важно. Почему двести человек погибли тогда совершенно зря? Об этом спросите у генерала Баснина.
Видя, что Ковалевский раздражается до того, что не пьет чаю, Котович сказал ему:
– Пейте все-таки чай, пейте, - в нем вещество это такое... Он полезен вообще, - особенно зимой.
И добавил ему еще коньяку.
Наконец, разговор перешел на полк Ковалевского, каким он был теперь, и Котович с большой готовностью соглашался, что людей надобно пожалеть, что люди за эту заботу о них потом отплатят своею службою, а если они станут калеками, инвалидами от болезней, а не от неприятельских пуль и снарядов, то, разумеется, кого же за это будут винить? Ближайшее начальство будут винить.
– Я сегодня доложу об этом командиру корпуса. Сейчас только десять часов, в такое время он не встает, о-он встает несколько позднее. Я ему доложу. И думаю я, что он согласится, что вашему полку надо дать отдых. Да-да, я думаю, что я его уломаю. Вы знаете, уже подвозят к нам на фронт проволоку, колья, - все вообще такое, чтобы укреплять наши позиции, да, да.
– Наконец-то! Наконец-то начинают догадываться, что война позиционная, - очень обрадовался Ковалевский.
– Ухлопали зря тысяч тридцать и догадались.
– Тридцать, вы думаете?
– живо подхватил Палей.
– Просчитаетесь, кажется.
– Вы думаете, что больше?
– Мне кажется, что побольше... Я говорю, конечно, не об одной нашей седьмой армии, а о всем фронте.
– И вот результаты, - развел руками Котович.
– Ну, что же делать. Учимся воевать по-современному, а за науку платим.
– Но с наступлением покончено или нет?
– спросил Ковалевский.
Котович сделал губами и плечами знак неопределенности и ответил не на вопрос:
– Говорят, будто шестьдесят тысяч пополнения для нашего фронта готовят в тылу... Будут присылать по мере надобности. Также и насчет снарядов: идут большие запасы снарядов. Одним словом, за чем-нибудь они идут к нам, а? Снаряды, пополнения людьми, материальной частью, вообще всем, всем... И тяжелые батареи еще идут.
– И неужели все это для продолжения зимней кампании? Как хотите, - не хочется верить. Замороженных будет втрое больше, чем убитых!
– разогревшийся от чаю с коньяком вскрикивал Ковалевский.
Палей кивнул ему на перегородку, за которой помещались связисты и писаря, и он, не умея говорить шепотом, начал прощаться, перейдя при этом на французский язык. Котович повторил, что командиру корпуса доложит и о результатах ему сообщит. Остаток коньяку в бутылке Ковалевский с разрешения генерала взял с собою и, найдя своего разведчика Горюнова около лошадей, сунул ее ему:
– А ну-ка, глотни для согрева!
Разведчик радостно взял под козырек и так и не опускал правой руки, пока не вытянул всего коньяка из бутылки. Потом поспешно обтер усы и гаркнул:
– Покорнейше благодарим, ваше высокобродие!
Пустую бутылку он подержал немного, потом досадливо сунул ее в карман, и когда подводил каракового жеребца своему командиру, в глазах его была такая преданность, которую всегда хотел видеть в солдатских глазах Ковалевский.
Едва только он вернулся в Петликовце, как в штабе полка была принята телефонограмма от штаба дивизии, что командир корпуса разрешил полку отдых и что занимаемые полком позиции должны быть сданы той части, которая придет на смену. Ковалевский тут же передал это в роты, продолжавшие сидеть в окопах, добавив, что сделано это распоряжение по его рапорту и что ждать смены придется не больше, как два дня. Но уже часа через два стало известно, что по приказу Щербачева шестнадцатый корпус, стоявший в резерве, идет сменять совершенно выдохшийся второй корпус Флуга, а так как Ковалевский, в погоне за крышами деревни Петликовце, занял позиции на участке не своего, а второго корпуса, то и сменять его полк должен был полк из шестнадцатого корпуса в ту же ночь.