Лжец
Шрифт:
"Бедный!" Тебе не следовало бы так говорить, моя девочка. До этой минуты между тобой и мною стоял тот, кому я не мог нанести рану, - Олуф. Сейчас ты чувствуешь себя рожденной заново, уверенной в себе, поэтому ты говоришь мне: "Бедный!" Но ведь и я мог затеять с тобой игру, Аннемари. Разве не была ты трепещущим подранком в руках охотника? Ты поощряла другого, желая поощрить меня. Что ж, по-твоему, чтобы доказать, как я ценю тебя, мне следовало оставить в дураках доверчивого Олуфа? Этой ночью ты угодила в собственные сети. Ты полагаешь, ночь, проведенная с любовником, тебя преобразила? Не уверен. Вот уж по
– Не взыщи, Аннемари, но вчерашнюю историю я выдумал.
Она глядит на меня в зеркало, улыбка ее медленно гаснет.
– Я обязан рассказывать нравоучительные истории, на таких условиях меня сюда брали, - продолжаю я.
– Я, кажется, рассказывал тебе про некую Бирте? Да, она была когда-то моей возлюбленной, пока ее не отбил друг. Потом я снова их встретил. Я сказал, что добродетельно самоустранился, дабы между нею и мною ничего не произошло. Красное словцо не ложь.
– А как же ты тогда поступил?
– Тебе не стоило упрекать меня за то, что я не воспользовался правом на любовь, или как вы это называете. Я воспользовался - в полном объеме. Он отнял ее у меня. Отлично! Я появился и отомстил.
– Йоханнес, а то, что ты рассказываешь сейчас, это - правда?
– Девочка моя, когда я рассказываю о дурном, можешь быть уверена, что это правда.
– Ну а потом? Почему ты не захотел с ней остаться?
– Остаться? Тут, видимо, она просчиталась. Так называемое право на любовь вовсе не подразумевает, что надо оставаться. Они с мужем поделили детей, она вновь вышла замуж, но вроде бы не очень удачно. Словом, было и быльем поросло. А цепочку она подарила мне в юности.
– Йоханнес, - сказала Аннемари, обернувшись, - все началось так красиво и чисто. Когда ты вошел сюда. Мы могли так красиво проститься...
Значит, было красиво, подумал я. Но теперь все кончено. Я слышу внизу его голос, голос победителя. Ну что бы судьбе подарить мне еще один день! Да хотя б один час! Ведь до сих пор игра велась не на равных. А могло быть иначе. Она взволнованна, она вот-вот забудет, что переродилась и обрела уверенность в себе.
– Аннемари, мне осталось рассказать тебе еще одну сказку.
– Сейчас войдет Харри, - ответила она, вспыхнув. И быстро оглянулась на дверь. И поймала себя на этом. И к ней разом вернулось самообладание. Она даже улыбнулась мне. Но тут же отвела глаза. Хотя б один день, один час, думал я.
Инженер никак не ожидал меня встретить. Вместо того чтобы возмутиться, он немного сконфузился. До чего же он все-таки молод, подумалось мне, и, конечно, это у него серьезно.
– Поздравляю!
– сказал я и пожал ему руку.
– Надеюсь, вы не станете поминать вчерашнее. Я пришел проститься. Ну а когда свадьба?
– Скоро!
– ответил он.
– Безотлагательно!
– добавил он. И с улыбкой взглянул на Аннемари.
– Если это будет во время тяги, я пришлю вам парочку-другую вальдшнепов. Правда, на мой вкус, мясо у них не такое нежное и сочное, как уверяют многие. Тем более весной. Но все равно это тонкая дичь. О, я допустил бестактность. Вы же не любитель охоты.
– Ничего страшного, - сказал он.
– Вчера я был определенно не в духе.
– Нет-нет, - возразил я, - все было так, как надо. Не будь я допотопным
– О нет, Йоханнес!
– сказала она, уставясь в зеркало на тонкую золотую цепочку, которую я ей протягивал.
– Да, мой друг! Я предназначил ее тебе - если ты когда-нибудь решишься уехать. Пусть это будет памятью о Песчаном острове. Остров - как кольцо. А берег его напоминает еще и цепочку. Возьми же ее, Аннемари, надень.
11
В понедельник, ближе к вечеру.
– Слушай! Кто-то гоняет уток у сарая. Кто бы это мог быть? Не Пигро?
– Нет, это не он.
– Утки такого обращения не терпят. Они теперь ни за что не будут сидеть на яйцах. Послушай, ты уверен, что это не Пигро?
– Ручаюсь.
– Никому-то ты не доверяешь. А своей собаке - целиком и полностью.
– Да, за исключением Бога, я никому не доверяю так, как своей собаке.
– До чего странно это слышать. Именно сейчас, Йоханнес. Так ты веришь в Бога?
– Я не хочу. Я сопротивляюсь. Отбиваюсь как умею. Но именно сейчас верю. Ибо я не могу разрешить узы Кесиль.
– О чем ты? Друг мой, ты должен объяснять все, что мне говоришь.
– О, это из Книги Иова. Господь говорит Иову: "Можешь ли ты связать узел Хима и разрешить узы Кесиль?"*
* Книга Иова, 38, 31.
– Да, но что ты хочешь этим сказать, Йоханнес? Объясни. Мне кажется, чем дольше я живу, тем бессмысленнее все становится.
– Именно поэтому и становится, моя девочка.
– А мне непонятно. Знаешь, мало-помалу все потеряло для меня смысл. Жизнь, я имею в виду. Да и что значит само это слово - "жизнь"?
– Не имею представления. Спроси кого-нибудь поумнее.
– Ну ладно, пусть не жизнь вообще, а моя собственная жизнь. Я давно уже обнаружила, что она лишена смысла, всякого смысла. Не знаю даже, как это вышло. Не то чтобы я много размышляла, Йоханнес. Я просто это чувствую. Чувствую, и все. И когда я смотрю на Фредерика, мне даже смешно. Столько в нем честолюбия. Столько дел он на себя взваливает. И охота ему!
– думаю. По-моему, он не догадывается, как все обстоит в действительности. Ему и невдомек, что жизнь бессмысленна.
– А может, и вдомек. Оттого-то он и крутится как белка в колесе.
– Нет, по-моему, он ничего такого не чувствует. Ну разве что ощущает легкое беспокойство. Понимаешь, именно потому, что он, вопреки всему, верит в жизнь, он достоин жизни куда больше, чем я. Хотя... нет, не хочу говорить о нем плохо. Он же сущий ребенок, Йоханнес. Маленький мальчик, которому нужна мама, с которым нужно нянчиться. Я и думать бросила, чтобы от него уйти. А это - это ведь тоже бессмысленно. Вот живу я здесь, на мне дом, я приглядываю за прислугой, и вроде бы никто на меня не в обиде. Но во всем этом есть что-то бессмысленное. Даже если... тебе этого не понять, но мне кажется, одинаково бессмысленно было бы попытаться что-либо изменить. Я встаю утром - мне все безразлично. Я распоряжаюсь по хозяйству, поливаю цветы, прислушиваюсь, не гоняет ли кто уток и гусей. Мне все безразлично. Я целую Фредерика. Меня целует другой. А мне все безразлично.