M/F
Шрифт:
— Отвечай, если можешь!
Я не хотел отвечать, хотя и не знал почему. Я крикнул в ответ:
— Представление окончено. Приходите завтра.
Но толпа прекратила рассасываться, раздались выкрики, чтобы я отвечал. Существо подняло переднюю лапу, требуя тишины, и выдало свою загадку:
Горло, зубы и язык. Кто в глубины те проник, Обретает, говорят, Колдовской блаженный ад. Осторожней на подходе — Вдруг там львиные угодья.— Я знаю ответ, — сказал я, — но меня могут арестовать за непристойное поведение в общественном месте. Это как бы двойник той загадки о бойком
Человек-лев пошел прочь, не подав ничего. С того, что осталось от прежней толпы, я собрал — мелочью, за исключением долларовой бумажки от ученого мужа с затейным дружком, — семь каститских долларов и шестьдесят пять центов. Каститский доллар, в силу происхождения от старого британского полуфунта, стоил всяко побольше своего американского кузена. Ответив на столько вопросов, я имел право задать свой собственный: читатель вскоре узнает какой. Ученый с затейным дружком дал любезный и быстрый ответ. Теперь я заметил, что у него французский или креольский акцент. Левая рука затянута в перчатку из хорошей дорогой кожи. Я поблагодарил его и отправился искать дешевый отель.
7
На крошечном столике прямо у входа стоял телефон, и хорошенькая юная девушка в мини-платье — пестрой расцветки в тонах аметиста и кремового яблока — говорила в трубку:
— Один-один-три. Один-один-три. Мистер Р. Дж. Уилкинсон.
Потом она посмотрела на меня так, как будто мы с ней встречались раньше и я ей не понравился. Ну и ладно. Я подошел к стойке администратора со своей новой бритвой и тремя новыми носовыми платками. Объяснил отсутствие прочего багажа, и хозяйка отеля изобразила сочувствие. В Нью-Йорке чего только не происходит. В Вест-Индии все-таки поспокойнее. Хозяйка поджимала губы, пока они не исчезли совсем, и одновременно трясла головой. Это была женщина с кожей цвета мокко и с багрянистыми волосами, одетая в кебайя. Три доллара в сутки — вполне по-божески.
— Запишите свое имя в книге. Ваш паспорт, пожалуйста.
Ее отель назывался «Батавия», поэтому я рассудил, что она сама из Индонезии или, скорее, из старой Голландской Ост-Индии. Что одна Индия, что другая — какая разница. Расписываясь в книге, я заметил у нее на стойке почти пустую пачку сигарет «Джи Сэм Сой» с ароматом гвоздики, сделанных в Сурабае. И метафорическими церебральными ногтями придавил свою ярость по поводу утраты «Синджантина». Сердито буркнул под нос:
— Нью-Йорк.
— Да, да, ужасно.
В крошечном вестибюле располагался небольшой, набитый битком бар, почему-то увешанный самыми обычными малаккскими плетеными корзинами. Крупные серые ящерицы носились по стенам, прятались под картинами с изображением парусных кораблей, издавали звуки, похожие на смачное причмокивание губами. Несколько мужчин резались в карты, одного, моргавшего в полной прострации, в шутку обвиняли в жульничестве. Одинокий пьяница сосредоточенно прощупывал языком свою щеку. Один его глаз был закрыт, а другой косился на календарь с изображением молодой смуглокожей пары, целовавшейся в губы под неодобрительным взглядом шокированного старика, наполовину отводившего глаза на заднем плане. Или там была шокированная старуха? Не помню. Приятно пахло корицей и камфарным лавром. Открытая дверь вела в сад, где девушка вытряхивала накрахмаленные простыни, а парень чистил колодец, перемешивая воду палкой. Какой-то невидимый музыкант, явно из начинающих, неумело наигрывал на чем-то вроде лютни — до-ре-фа-ля. Хорошее место, мне там понравилось.
Мне выдали ключ, и я поднялся по лестнице к своему номеру 8, отрыгивая щедро сдобренной специями рыбной похлебкой, которую съел в каком-то сонном ресторанчике. Окно — оно было открыто, и морской ветер раздувал нейлоновую занавеску — выходило на улицу, шумящую весельем. Там были мастерская по ремонту обуви, ювелирная лавка и салон магии. В обветшавшем, полуразвалившемся кинотеатре шел фильм «Послепослезавтра». А дальше — волнолом и море. В небе носятся чайки. Красота. Комната тоже хорошая: простая, обставленная в основном воздухом. А где тут вода? Я вышел в коридор и разыскал
Сперва я не мог заснуть. Я лежал на боку и тупо таращился на тумбочку у кровати, которую заметил только сейчас. Интересно, а что там внутри? Ночной горшок, Библия? Я открыл тумбочку и увидел там книгу, слишком маленькую для Библии. Обложка приподнималась углом, как крыша, — внутри лежала какая-то толстая закладка. Это был тяжелый блестящий свисток профессионального футбольного судьи, а сама книга оказалась сборником правил футбола. Игрок находится в положении вне игры, если он оказывается ближе к линии ворот соперника, чем мяч, и при этом участвует в игровом моменте после предыдущего удара по мячу, кроме случаев, когда между игроком и линией ворот находятся минимум два соперника, даже если один из них вратарь… Штука покрепче любого снотворного. Стало быть, в этом же номере останавливался рассеянный футбольный судья. Рассеянный или, в конце концов, преисполнившийся отвращения к тому, во что превратилась игра — в повод проламывать головы или швыряться бутылками, не считаясь с авторитетом судьи. Надо будет отдать книгу и свисток хозяйке. Хотя нет. Свисток симпатичный, оставлю себе. Его приятно держать в руках, как это бывает с любым закругленным, компактным и твердым предметом, сделанным из металла. Я приложил ко лбу маленький цилиндр: он холодил и немного рассеивал боль. Свисток висел на крепком шнуре. Я надел его на шею как талисман. Он как будто навеял на меня сон.
Мне снилась сестра, ставшая очень юной и крошечной. Скорее как дочка. Я нес ее под мышкой, словно котенка, по улицам Нью-Йорка, но когда делал покупки — какие-то смутные, неопределенные вещи, представлявшиеся в виде громоздких свертков, — она начала мне мешать: для нее не было места ни под одной, ни под другой рукой. Я бросил ее в Ист-Ривер, и она превратилась в рыбу. Дурацкий, бессмысленный сон.
Я проснулся без боли и как раз успел застать быстрый закат. Когда я вставал, мне в грудь ударилось что-то маленькое и тяжелое. Я сперва испугался, а потом вспомнил, что это такое. Очень хотелось есть. Рубашка высохла. Спустившись вниз, я обнаружил, что в фойе-баре теперь пусто. Там была только хозяйка. Она курила «Джи Сэм Со», и аромат гвоздики смешивался с корицей и камфарным лавром. Оторвавшись от своего занятия (она что-то там переписывала из маленькой книжки в большую), хозяйка спросила:
— Вы к нам надолго?
— Пока не знаю, — ответил я, — но я планирую уехать… э… на следующий день после послезавтра.
Она, похоже, не уловила глупой отсылки. И сказала что-то похожее на «дурак».
Я малость опешил:
— Почему же дурак?
— Я сказала «тулат». На следующий день после послезавтра умелый работник понесет на плече ношу на длинной палке, которую будет поддерживать палкой, несомой на другом плече.
— Прошу прощения?
— На этом примере, — сказала она, теперь улыбаясь, — нам в школе наглядно показывали, как много слов нужно в английском, чтобы сказать самую простую фразу. На моем языке, индонезийском, хватило бы всего трех.
— Да ну?
— Тулат тукань туил. «Тулат»: на следующий день после послезавтра. «Туил»: на длинной палке, которую будет поддерживать, и т. д. Слова несложные, вы их запомните без труда.
— Но я вовсе не собираюсь их запоминать. Да и зачем бы мне…
— А при чем здесь, собираетесь вы или нет?
Я не нашелся что на это ответить. Она собрала свои книги, а потом вдруг сказала, словно только сейчас подумав о том, что надо бы как-то смягчить слова, которые с позиции моей неокрепшей и хрупкой юности могли быть восприняты как грубый выговор: