М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
понятиям, и как я бесконечно ниже его в моем перед
ним превосходстве. Каждое его слово — он сам, вся
его натура, во всей глубине и целости своей. Я с ним
р о б о к , — меня давят такие целостные, полные натуры,
я пред ними благоговею и смиряюсь в сознании своего
ничтожества 6. <...>
Он славно знает по-немецки и Гете почти всего
наизусть дует. Байрона режет тоже в подлиннике.
Кстати: дуэль его — просто вздор, Барант (салонный
Хлестаков)
давно уже зажила. Суд над ним кончен и пошел на
конфирмацию к царю. Вероятно, переведут молодца
в армию. В таком случае хочет проситься на Кавказ,
где приготовляется какая-то важная экспедиция против
черкес. Эта русская разудалая голова так и рвется на
нож. Большой свет ему надоел, давит его, тем более
что он любит его не для него самого, а для женщин.
<...> Ну, от света еще можно бы оторваться, а от жен-
301
щин — другое дело. Так он и рад, что этот случай отры
вает его от Питера.
Что ты, Боткин, не скажешь мне ничего о его «Колы
бельной казачьей песне». Ведь чудо!
* * *
17 марта 1842 г.
Стихотворение Лерм<онтова> «Договор» — чудо как
хорошо, и ты прав, говоря, что это глубочайшее стихо
творение, до понимания которого не всякий дойдет; но
не такова ли же и большая часть стихотворений Лер
монтова? Лермонтов далеко уступит Пушкину в худо
жественности и виртуозности, в стихе музыкальном
и упруго-гибком; во всем этом он уступит даже Майкову
(в его антологических стихотворениях); но содержание,
добытое со дна глубочайшей и могущественнейшей на
туры, исполинский взмах, демонский полет — с небом
гордая вражда7 — все это заставляет думать, что мы
лишились в Лермонтове поэта, который по содержанию
шагнул бы дальше Пушкина. Надо удивляться детским
произведениям Лермонтова — его драме, «Боярину Ор-
ше» и т. п. (не говорю уже о «Демоне»): это не «Руслан
и Людмила», тут нет ни легкокрылого похмелья, ни слад
кого безделья, ни лени золотой, ни вина и шалостей
а м у р а , — нет, это — сатанинская улыбка на жизнь, ис
кривляющая младенческие еще уста, это «с небом гор
дая вражда», это — презрение рока и предчувствие его
неизбежности. Все это детски, но страшно сильно и
взмашисто.Львиная натура! Страшный и могучий дух!
Знаешь ли, с чего мне вздумалось разглагольствовать
о Лермонтове? Я только вчера кончил переписывать его
«Демона», с двух списков, с большими р а з н и ц а м и , —
и еще более вник в это детское, незрелое и колоссальное
создание. Трудно найти в нем и четыре стиха сряду,
которых нельзя было бы окритиковать за неточность
в словах и выражениях, за натянутость в образах; с этой
стороны «Демон» должен уступить даже «Эдде» Бара
тынского; но — боже мой! — что же перед ним все
антологические стихотворения Майкова или и самого
Анакреона, да еще в подлиннике? 8 Да, Боткин, глуп
я был с моею художественностию, из-за которой не
понимал, что такое содержание. Но об этом никогда
довольно не наговоришься. Обращаюсь к «Договору»:
эта пьеса напечатана не вполне; вот ее конец: 9
302
Так две волны несутся дружно
Случайной, вольною четой
В пустыне моря голубой:
Их гонит вместе ветер южный,
Но их разрознит где-нибудь
Утеса каменная грудь...
И, полны холодом привычным,
Они несут брегам различным,
Без сожаленья и любви,
Свой ропот сладостный и томный,
Свой бурный шум, свой блеск заемный
И ласки вечные свои...
Сравнение как будто натянутое; но в нем есть что-то
лермонтовское.
ИЗ РЕЦЕНЗИИ НА «ГЕРОЯ НАШЕГО ВРЕМЕНИ»
Немного стихотворений осталось после Лермонтова.
Найдется пьес десяток первых его опытов, кроме боль
шой его поэмы — «Демон»; пьес пять новых, которые
подарил он редактору «Отечественных записок» перед
отъездом своим на Кавказ... Наследие не огромное, но
драгоценное! «Отечественные записки» почтут священ
ным долгом скоро поделиться ими с своими читателями.
Лермонтов немного написал — бесконечно меньше того,
сколько позволял ему его громадный талант. Беспечный
характер, пылкая молодость, жадная впечатлений бы
тия, самый род ж и з н и , — отвлекали его от мирных ка
бинетных занятий, от уединенной думы, столь любезной
музам; но уже кипучая натура его начала устаиваться,
в душе пробуждалась жажда труда и деятельности,
а орлиный взор спокойнее стал вглядываться в глубь
жизни. Уже затевал он в уме, утомленном суетою жизни,
создания зрелые; он сам говорил нам, что замыслил на
писать романическую трилогию, три романа из трех
эпох жизни русского общества 1 (века Екатерины II,
Александра I и настоящего времени), имеющие между