М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
в необыкновенно приятном настроении духа. Белинский,
как я замечал уже, не мог скрывать своих ощущений
и впечатлений и никогда не драпировался. В этом отно
шении он был совершенный контраст Лермонтову.
— Знаете ли, откуда я? — спросил Белинский.
— Откуда?
— Я был в ордонанс-гаузе у Лермонтова, и попал
очень удачно. У него никого не было. Ну, батюшка,
в первый раз я видел этого человека настоящим челове
ком!!! Вы знаете
к нему и сконфузился по обыкновению. Думаю себе: ну,
зачем меня принесла к нему нелегкая? Мы едва зна
комы, общих интересов у нас никаких, я буду его жени-
ровать *, он меня... Что еще связывает нас немного —
так это любовь к искусству, но он не поддается на
серьезные разговоры... Я, признаюсь, досадовал на себя
и решился пробыть у него не больше четверти часа.
Первые минуты мне было неловко, но потом у нас завя
зался как-то разговор об английской литературе и Валь
тер Скотте... «Я не люблю Вальтер С к о т т а , — сказал мне
Лермонтов 9, — в нем мало поэзии. Он сух». И начал
развивать эту мысль, постепенно одушевляясь. Я смо
трел на него — и не верил ни глазам, ни ушам своим.
Лицо его приняло натуральное выражение, он был в эту
минуту самим собою... В словах его было столько исти
ны, глубины и простоты! Я в первый раз видел настоя
щего Лермонтова, каким я всегда желал его видеть. Он
перешел от Вальтер Скотта к Куперу и говорил о Купере
с жаром, доказывал, что в нем несравненно более
поэзии, чем в Вальтер Скотте, и доказывал это с тон
костью, с умом и — что удивило меня — даже с увлече-
* стеснять (от фр.g^ener).
309
нием. Боже мой! Сколько эстетического чутья в этом че
ловеке! Какая нежная и тонкая поэтическая душа в нем!..
Недаром же меня так тянуло к нему. Мне наконец
удалось-таки его видеть в настоящем свете. А ведь чу
дак! Он, я думаю, раскаивается, что допустил себя хотя
на минуту быть самим с о б о ю , — я уверен в этом...
В материалах для биографии, во второй части сочи
нений Лермонтова, г. Дудышкин говорит:
«В 1840 году, когда Лермонтов сидел уже под аре
стом за дуэль, он познакомился с Белинским. Белинский
навестил его, и с тех пор дружеские отношения их не
прерывались».
Это несправедливо. Белинский после возвращения
Лермонтова с Кавказа, зимою 1841 года, несколько раз
виделся с ним у г. Краевского и у Одоевского, но между
ними не только не было никаких дружеских отношений,
а и серьезный разговор уже не возобновлялся более...
Странные и забавные отзывы слышатся до сих пор
о Лермонтове. «Что касается его т а л а н т а , — рассуждают
т а к , — об этом и говорить нечего, но он был пустой че
ловек и притом недоброго сердца».
И вслед за тем приводятся обыкновенно доказатель
ства этого — различные анекдоты о нем во время
пребывания его в юнкерской школе и гусарском полку.
Как же соединить эти два понятия о Лермонтове-
человеке и о Лермонтове-писателе?
Как писатель он поражает прежде всего умом сме
лым, тонким и пытливым: его миросозерцание уже
гораздо шире и глубже Пушкина — в этом почти все со
гласны. Он дал нам такие произведения, которые обна
руживали в нем громадные задатки для будущего. Он
не мог обмануть надежд, возбужденных им, и если бы
не смерть, так рано прекратившая его деятельность, он,
может быть, занял бы первое место в истории русской
литературы... Отчего же большинству своих знакомых
он казался пустым и чуть не дюжинным человеком,
да еще с злым сердцем? С первого раза это кажется
странным.
Но это большинство его знакомых состояло или из
людей светских, смотрящих на все с легкомысленной,
узкой и поверхностной точки зрения, или из тех мелко
плавающих мудрецов-моралистов, которые схватывают
только одни внешние явления и по этим внешним явле
ниям и поступкам произносят о человеке решительные
и окончательные приговоры.
310
Лермонтов был неизмеримо выше среды, окружав
шей его, и не мог серьезно относиться к такого рода
людям. Ему, кажется, были особенно досадны послед
ние — эти тупые мудрецы, важничающие своею дель-
ностию и рассудочностию и не видящие далее своего
носа. Есть какое-то наслаждение (это очень понятно)
казаться самым пустым человеком, даже мальчишкой
и школьником перед такими господами. И для Лермон
това это было, кажется, действительным наслаждением.
Он не отыскивал людей равных себе по уму и по мысли
вне своего круга. Натура его была слишком горда для
этого, он был весь глубоко сосредоточен в самом себе
и не нуждался в посторонней опоре.
Конечно, отчасти предрассудки среды, в которой
Лермонтов взрос и воспитывался, отчасти увлечения
молодости и истекавшее отсюда его желание эффектно