Мадемуазель Шанель
Шрифт:
— Я слышала одну легенду, будто в часовне неподалеку отсюда отдыхала Мария Магдалина, когда бежала из Святой земли после распятия Христа, — наконец сказала я. — Часовня так и называется — Ла Пауза. Что скажешь, если мы так же назовем и наш дом?
Бендор лениво усмехнулся:
— Передышка, значит. Да, пожалуй, Коко, мне эта идея очень даже нравится.
— Мне тоже, — вздохнула я.
Из Парижа и обратно я ездила на «Голубом экспрессе», выкраивая время в работе над коллекцией, чтобы контролировать ход строительства. Стрейц побывал в монастыре и, вернувшись, сообщил, что аббатиса,
— Я хочу, чтобы ступени выглядели старыми, — сказала я. — Все, кроме обстановки, должно иметь такой вид, будто здесь жили очень давно. Дом не должен казаться пристанищем какого-нибудь нувориша. Он должен быть таким, словно всегда здесь стоял, сливаясь с окружающим пейзажем. Никакого центрального отопления, я терпеть его не могу. В каждой комнате по камину. И что касается садов: я хочу как можно больше оливковых деревьев, лаванды, роз и ирисов. Никакой подстриженной травы, ничего яркого, броского и безвкусного, все должно быть как можно более естественным.
Через год, в 1929-м, все работы на вилле были закончены; это обошлось мне в целое состояние. Но когда все было готово, «Ла Пауза» предстала передо мной во всей красе. Именно так я себе и представляла: тихое, безмятежное имение размерами поменьше, чем у большинства соседей, а потому казавшееся более интимным. Оно было декорировано в мои излюбленные, нейтральные кремовый, коралловый и бежевый тона, с большой, отделанной плиткой ванной комнатой, разделяющей наши с Бендором спальни, и семь просторных комнат для гостей. Центральная каменная лестница, с ее подвергнутыми искусственному старению ступенями, была украшением входа — аскетически строгая и поразительно красивая. Позднее она стала предметом всякого рода спекуляций.
Мне казалось тогда, что здесь я смогу устроиться вместе с Бендором надолго.
Но судьба распорядилась иначе.
11
Эту новость мне принесла, как всегда, конечно, Мися.
Мы были в «Ла Паузе», я привезла ее с собой, чтобы вместе провести лето 1929 года, подальше от Парижа, где все ей мучительно напоминало о крахе ее брака с Сертом. Его роман с русской княгиней был лишь очередным в длинном ряду его измен, и Мися молча терпела Серта, а временами даже поощряла, но все оказалось серьезнее, чем можно было ожидать, что она и сообщила мне сквозь слезы за ланчем в «Рице». Серт просил у нее развода. Ее болезненные припадки, как, впрочем, и мертвенная бледность лица, вызванная действием опиума, так беспокоили меня, что я быстренько упаковала ее вещи и приказала немедленно отправляться в «Ла Паузу», заверив, что приеду, как только смогу, а пока пошлю распоряжение слугам как следует принять ее.
Позвонил Бендор и сообщил, что его приезд откладывается из-за какой-то деловой встречи, но я почти не обратила на это внимания, просто сказала, что буду в «Ла Паузе». Как и всегда, свежий воздух, напоенный ароматом сосен, и тишина буквально возродили меня к жизни. Я по привычке спала до полудня, а потом шла окунуться в бассейн.
Мися заговорила со мной, когда я после купания вытиралась полотенцем. Не успела я надеть платье, как она шлепнула на стеклянный столик газету, так что подпрыгнул и едва не перевернулся поднос.
— Он встречается с кем-то еще.
— Да? — Я мельком взглянула
Она бросила на меня сердитый взгляд:
— Я не про Жожо. Я про твоего герцога. Его видели с очень приличной, достойной леди, у которой целых три имени. Ты, кажется, так их называешь?
Минуту я не могла сдвинуться с места, даже пошевелиться. Она стояла передо мной в бесформенном платье, на голове потрепанная соломенная шляпка, хищное лицо раскраснелось: кажется, она уже вполне оправилась от своей личной трагедии. Я тут же пожалела, что пригласила ее; она должна была присоединиться к нам с Бендором на «Серебристом облаке», когда он приедет, и я уже предвидела грядущую суматоху и хаос. Мися никогда не бывала вполне довольна жизнью, если рядом не было человека ничтожнее или несчастнее ее самой.
Отбросив полотенце, я взяла газету, не обращая внимания на мокрые руки, и типографская краска сразу поплыла. Я прочитала заметку в разделе светской хроники, которую она обвела карандашом, и с равнодушным видом бросила газету обратно на стол, хотя у самой в душе бушевала буря.
— Это еще ни о чем не говорит. Даже противоречит тому, что в заголовке. Ну сопровождал эту, как ее… в общем, не важно… на какое-то светское мероприятие, и я не вижу тут ничего такого…
— Ее зовут Лоэлия Мэри Понсонби, она дочь лорда Сисонби, — перебила Мися, — и он сопровождал ее на обед, данный самим королем Георгом. Я бы не сказала, что тут ничего такого.
— Да, лично для него ничего такого, — резко возразила я, но, увидев пятна волнения на ее лице, не могла, хоть и через силу, не прибавить, как бы оправдываясь: — Ну мы же не единственные женщины на земле. И я не вижу ничего дурного в том, что он сопровождает эту Лоэлию Мэри Понсонби или кого еще там он считает нужным, на званый обед. Это его личное дело.
Мися буквально пронзила меня взглядом. Мне было неприятно, что она читает в моей душе, словно в книге, которую знает почти наизусть.
— Коко, дорогая… Я же знаю, как ты надеялась, что он на тебе женится. Зачем тогда такие траты на устройство семейного гнездышка, — она обвела руками мои владения, — если ты не хочешь стать его женой?
Я уставилась на нее с изумлением. Ее сверхъестественная, жуткая способность называть прямо то, что сама я никогда открыто бы не признала, пугала меня до ужаса.
— Ты думаешь, мы ничего не замечаем? Перед своим с Дяги отъездом в Венецию Лифарь заметил, что в последние дни ты стала какая-то скрытная, он даже не знал, как к тебе подступиться, боялся задать вопрос. «Когда Коко становится тише воды ниже травы, — сказала я ему, — это значит, она что-то задумала». А что еще тут можно задумать, как не пленение английского герцога?
— Ты… ты ничего не понимаешь, — прошептала я. Схватив полотенце и газету, я помчалась в дом. — Ланч подадут через час, — бросила я ей через плечо. — Перед этим поплавай в бассейне или прими ванну, дорогая. От тебя смердит интригами.
Когда я наконец добралась до своих кремово-коралловых комнат наверху, то с трудом переводила дыхание. В кулаке я сжимала проклятую газету, уже расползавшуюся от влаги, когда я снова читала сообщение, которое на самом деле ничего не значило, честное слово, пять или шесть строк, и в них говорилось о том, что его светлость герцога Вестминстерского видели, когда он сопровождал леди Понсонби к…