Мадонна будущего. Повести
Шрифт:
— И ты порицаешь ее за это? — нервно улыбаясь, поинтересовался я.
Мой тон не был едким, однако Джордж слегка покраснел, и глаза его странно блеснули.
— Милый мой, если бы даже мне и взбрело на ум порицать девушку, с которой помолвлен, я не столь легко поделился бы своим недовольством даже с таким старым другом, как ты.
Я понимал: втайне Джорджу глубоко не по себе — он ищет сочувствия, ободрения, признания своей правоты, жаждет услышать веские доводы в пользу занятой им позиции; именно тут скрывалась подоплека столь прямодушных его излияний, и я был неподдельно тронут его доверительностью. Подобное поведение расходилось с его привычками; беспокойство из-за женщины отнюдь не являлось свойством его натуры — уже здесь усматривалась заведомая несообразность. Джордж Грейвнер умел неколебимо противостоять любому конгломерату враждебных сил. Меня забавляла мысль, что
— Конечно же, я ее осуждал, препирался сколько мог — довольно занятно, не правда ли?
Каким бы занятным дело ни представлялось, это не могло помешать мне поинтересоваться в лоб, неужели мисс Энвой не выговорила себе ни малой толики капитала. Джордж ответил, что доходы ее просто ничтожны — всего лишь четыреста фунтов годовой ренты с суммы, назначенной ей матерью. Вот почему он склоняется к мнению, что ей, ввиду радикальной перемены в ее перспективах, предпочтительней не отказываться от принятия суммы, безусловно могущей споспешествовать заключению объявленного брака. На мой вопрос, не существует ли для столь богатой и любвеобильной тетушки какого-либо иного способа выказать свое благоволение к племяннице, Грейвнер уведомил меня, что, несмотря на всю свою любвеобильность, избытком богатства леди Коксон отнюдь не обременена. Все, на что она способна, — это передать мисс Энвой оставшийся невостребованным фонд. Однако на старую леди привыкли смотреть как на неслыханную богачку; она связана по рукам и ногам многими обещаниями, данными алчущему рою Коксонов. Леди необыкновенно совестлива, и это для нее сущее несчастье — в особенности теперь, когда вокруг ее смертного одра незримо и неотступно толпятся обиженные мужья, обойденные приданым кузины и безвестные миру властители умов…
Мимо нас вихрем промелькнули платформы и россыпи огней.
— Мне кажется, — начал я со смешком, — затруднение исчезнет само собой и ты вздохнешь с облегчением, поскольку безвестного миру властителя умов никакими силами не отыскать.
Грейвнер принялся складывать свои бумаги.
— Кто поставит предел изворотливости взбалмошной женщины?
— Да, в самом деле, кто? — отозвался я, припомнив рассказ Аделаиды о поступке мисс Энвой, безрассудно расставшейся с целыми тридцатью фунтами.
Самым примечательным в нашем разговоре с Джорджем Грейвнером мне показалось то, что он так и не упомянул имени Фрэнка Солтрама. Тогда я решил, будто мы оба умышленно обходим молчанием нежелательную тему, однако позднее начал склоняться к мнению, что мой собеседник вовсе не ставил перед собой какой-либо сознательной цели. Впоследствии я, к собственному утешению, совершенно в этом уверился: мне стала ясна причина, по которой Джорджа мистер Солтрам нимало не волновал. Опасаться Солтрама Джорджу было незачем: слишком уж сильное неприятие тот у него вызывал. Здесь мы с Грейвнером были единодушны — и резоны наши совпадали полностью. Рассказ Джорджа я расценивал как свидетельство беспредельной дружеской доверительности, однако когда накануне Рождества миссис Солтрам известила меня о кончине леди Коксон (между тем как на возвращение мисс Энвой не было и намека), мне поневоле пришлось принять за должное утрату всяких надежд на скорое совершение предполагавшейся брачной церемонии. В самой помолвке, как мне теперь представляется, с первого же момента таилось нечто странное. Я задался вопросом: каким образом люди, столь различные между собой, могли понравиться друг другу? Внешнее очарование, некое (пусть и поверхностное) сродство натур наличествовали безусловно; добавьте сюда неотразимую прелесть юности, напор страсти и силу обаяния, изящество вкупе с удачливостью — да мало ли что? Судьба благоприятствовала знакомству и частым встречам молодой пары. Они испытывали, вероятно, взаимное влечение, но откуда им было проникнуть в сокровенное друг друга? Могли ли они разделять одни и те же взгляды и предрассудки, обладать одинаковым кругозором? Все эти вопросы, несколько приглушенные ходом времени, должен сознаться, так и не нашли ответа, но вот однажды, явившись февральским днем в Уимблдон, я застал там — кого же? — мисс Энвой.
Чувство ее оказалось, видимо, достаточно сильным, чтобы она вновь пересекла волнуемый зимними штормами океан, чего нельзя было сказать о Джордже Грейвнере,
Руфь Энвой, на мой взгляд, стала заметно другой — и не только потому, что носила траур. Миссис Малвилл не замедлила растолковать мне разницу: юная миловидная девушка не утратила ничуть ни юности, ни миловидности, но теперь это была не богатая наследница с видами на будущее, а почти что бесприданница с жалкими четырьмя сотнями годового дохода. Слова Аделаиды не вполне меня удовлетворили — даже когда выяснилось, что траур был двойным: злосчастный мистер Энвой, раздавленный обломками былого благополучия, очутившись на грани нищеты, отошел в лучший мир всего несколько недель назад.
— Так, значит, мисс Энвой прибыла сочетаться браком с Джорджем Грейвнером? — осведомился я. — Не любезней ли было бы с его стороны избавить невесту от трудностей, сопряженных с морским путешествием?
— Но ведь совсем недавно возобновились парламентские слушания! — воскликнула Аделаида и тут же добавила: — Пожалуй, приезд Руфи как раз и указывает на то, что дело не ладится. Если бы все было в порядке, такая уважающая себя девушка, как Руфь, дождалась бы жениха у себя дома.
Ага, они уже Руфь и Аделаида, отметил я про себя, но спросил только:
— По-твоему, мисс Энвой и вернулась с тем, чтобы навести в этом деле порядок?
— Нет. Мне кажется, приехать сюда ее побудила какая-то сторонняя причина.
Аделаида пока что вволю могла предаваться гаданиям, но только потом обнаружилось, насколько непростой была подоплека всего происходившего.
Едва услышав о прибытии гостьи, миссис Малвилл тотчас отправилась в зеленом ландо за ней — пригласить провести воскресенье у себя. Особняк на Риджентс-парк перешел в собственность Коксонов, а мисс Энвой ютилась в какой-то довольно убогой квартирке. Визит миссис Малвилл совпал с визитом Грейвнера, который со всей учтивостью изъявил согласие ненадолго заглянуть и под кров Малвиллов. Экипаж Аделаиды — вместе с обретавшимся в нем мистером Солтрамом (в этой части моего повествования пока не упомянутым) — оказался отослан по какому-то поручению, но должен был вернуться с минуты на минуту. Грейвнер поспешил откланяться, и вскоре (а происходило это в субботу пополудни) зеленое ландо с тремя седоками покатило в Уимблдон.
Итак, это была вторая встреча мисс Энвой с великим человеком, и я поспешил поинтересоваться у миссис Малвилл, утвердилась ли Руфь в своем первом впечатлении. Аделаида, замявшись, пробормотала, что, разумеется, со временем, при наличии возможностей это неизбежно должно произойти, однако на данный момент она, признаться откровенно, несколько разочарована.
— Уж не разочарована ли мисс Энвой? — живо вмешался я. — И не в этом ли причина твоего разочарования?
— Сказать прямо, я в тот вечер ожидала большего. Гостей собралось всего ничего, а он и двух слов не проронил, — вздохнула Аделаида.
— Зато сегодня он развернется вовсю, — утешил я ее. — А почему, собственно, тебя так волнует впечатление мисс Энвой?
Аделаида, явно изумленная моим недомыслием, широко распахнула ясные, светло-голубые глаза:
— Но ведь мне хочется, чтобы она была счастлива, как и все мы!
Боюсь, легкость в мыслях от этих слов взыграла во мне с новой силой.
— Помилуй, счастье это так огромно, что в одиночку его просто не вынести!
Мы, бесспорно, говорили на разных языках; так или иначе, посетительнице пришлось довольствоваться всего-навсего прогулкой по саду в обществе Кента Малвилла. Не лишен был этого удовольствия и я, а с мисс Энвой не виделся до самого обеда.
За столом мистер Солтрам отсутствовал: до нашего сведения было доведено, что по причине дурного самочувствия ему необходимо отлежаться. Мы молча и со значением переглянулись, ибо за много лет научились обмениваться мнениями, не прибегая к словам (этим изощренным искусством обладали только давние друзья, входившие в число собравшихся). Если бы не присутствие нашей пытливой американской сотрапезницы, мы могли бы прибегнуть и к более прямым способам выражения, но тогда Аделаида напустила бы на себя глухоту. Как блистательно она умела игнорировать действительное положение вещей — даже при всей неопровержимости предъявленного ей факта! Более того, мне было известно, как далеко не единожды, дабы держать прислугу в должном неведении, она ухитрялась, до конца выдерживая полнейшую благопристойность, без лишнего шума и без малейшей огласки, но зато при деятельном содействии супруга, тайно переправлять из столовой в спальню бесчувственное тело мистера Солтрама.