Маёвский букварь
Шрифт:
И занимал очередь за другими голодными мотыльками.
Этот маленький нежданный рай назывался буфетом. Работала в нём толстая крашеная тётенька лет глубоко за шестьдесят. И напрасно было искать расписание её работы – поскольку тётенька его не вывешивала. И работала, когда хотела. А когда не хотела – не работала.
Поэтому ужин в буфете – был делом случая. Счастливого случая.
Тётеньку звали странно, но мило – Милена. Она не была ни чешкой, ни болгаркой. Кто знает – может, она сама себе это имя дала. Например, у моей тёщи был друг Эрик, по паспорту Николай, сама же она по паспорту Клавдия, но предпочитает, чтобы её называли на немецкий манер – Клара.
Но вернёмся в наш буфет. Милена Леонидовна пришла за сей прилавок из артистической среды. Нет, актрисой она не была. Но нечто театральное в её манерах и разговорах присутствовало.
Ещё бы – как гласит легенда, в молодости Милена работала ассистентом режиссёра у самого Пырьева – практически на всех его фильмах.
Потом, в 60-е, она монтировала футбол в прямом эфире в городе Львове. Во всём СССР не было, наверно, жинки, которая бы давала футбол по ТВ. Случилось так, что постоянный дока-режиссёр футбольных трансляций заболел – и Милену отправили туда, как затычку. Она пыталась сопротивляться: мол, вы что там, обалдели? – я ж в футбол не то что не болею, я вообще его в глаза не видела. Не помогло. Помогли операторы: не бойся, мы тебе, мол, подсказывать, будем. Милена: как подсказывать? Связи же тогда у режиссёра с операторами не было. А у Милены задача: сводить камеры в прямом эфире. Да, связь отсутствовла, а вот обратка (обратный канал) у каждого оператора уже была – то есть каждый оператор мог на своей камере, щёлкая специальной кнопочкой, посмотреть, что идёт в прямом эфире. А у Милены в аппаратной картинка на мониторах со всех камер идёт.
И вот как они это дело монтировали: каждый оператор следил на своих камерах, что идёт в эфире и, исходя из своего опыта, сигнализировал Милене, когда его включать, простым шевелением своей камеры. Например, камера номер раз дёрнулась – Милена её в эфир даёт. Камера номер два дёрнулась: Милена вторую в эфир даёт.
Но вернёмся в наш буфет. Репертуар сего заведения разнообразием не отличался.
Сосиска с гречневой кашей или зелёным горошком. Жареные колбаски неопознанного типа. Яйцо под майонезом. Яйцо в виде яичницы. Пресная булочка за 4 копейки. И чай.
Но и из этого скромного меню можно было сооружать различные вариации. Можно было взять две сосиски, или четыре сосиски, плюс два яйца под майонезом. Плюс пять булочек. Съев всё это, ты ощущал долгожданную сытость.
Готовила Милена всё сама – варила яйца и сосиски, поливала их майонезом, кипятила воду для чая. Параллельно всё это медленно продавала – считала вручную, искала сдачу, иногда экспрессивно переругивалась со студентами.
Но не только ругань задерживала продвиженье очереди. В буфетчицы Милена пошла, поскольку была давно на пенсии, и ей не хватало ни денег, ни общения. Она же очень общительная была.
И вот это её общение очень замедляло процесс выдачи еды. Из числа постоянных посетителей Милена выбирала любимчиков и рассказывала им байки из своей бурной театральной молодости. Баек, как и блюд, было немного – четыре, от силы пять. Но тётенька каждый раз рассказывала их по-новому. То есть заход был один и тот же, а вот концовка всегда разная. А поскольку говорила она в лицах, с пластикой и мимикой, очередь из пяти мотыльков во временном выражении могла растянуться и на полчаса. Ну, минут на 15 – это уж точно.
Перекусив сосиской и яйцами под майонезом и получив на десерт Миленину баечку (ну чем не мамина сказка на ночь?), можно было спокойно отправляться спать.
С чувством глубокого удовлетворения во всём теле.
В
Весна (кафе)
По воскресеньям маёвские столовки были закрыты, и голодные узники общаги группками растекались по району в поисках хлеба и мяса. Ближайшее к нам питательное заведение находилось в конце маёвского участка Волоколамки, перед мостом через железную дорогу.
Носило оно романтическое имя «Весна».
Меню не то что бы соответствовало названию, но всё-таки было немного пошире, чем стандартный набор типовой маёвской столовой.
И мы выбирались туда, как, наверно, сытые западноевропейцы, выбираются по вечерам в недорогой ресторанчик…
Весёлый Вейтин
Никакой он был не весёлый, а очень даже мрачный, важный и сосредоточенный – преподаватель по нашей специальности и заодно парторг факультета с этой непонятной фамилией. Вроде, фамилия еврейская, а на еврея непохож: физиономия круглая, сытая какая-то и куртка модная на нём, кожаная. И сам он, эдакий крупный мужичина. Ну не было в нём ни на шекель еврейской хлипкости или там робости. Нет, наш Вейтин был очень даже самоуверенный мужчина.
А на зачёте он просто зверствовал. Дотошный, точно следователь – требовал полнейшего соответствия наших ответов своим лекциям. Чтобы буковка к буковке и циферка к циферке.
Так что зачёт этот долбанный мы сдавали ему по четыре раза. А я, кажется, раз пять. Или шесть.
Садист, короче, с красным партбилетом.
Но мы ему отомстили. Нет, морду бить не стали – она и так у него становилась красная от малейшего волнения.
Просто мы всей комнатой принялись склонять его странную фамилию, заменяя ею слово «ветер» в различных отечественных шлягерах самых разных времён. Получалось прикольно:
«А ну-ка песню нам пропой, весёлый Вейтин, весёлый Вейтин, весёлый Вейтин! Моря и горы ты обшарил все на свете…»
«Над окошком месяц. Под окошком Вейтин. Облетевший тополь серебрист и светел…»
«То не Вейтин ветку клонит…»
Или из Новеллы Матвеевой:
«Какой большой Вейтин напал на наш город!»
Или из Высоцкого:
«А Вейтин дул, с костей сдувая мясо
И радуя прохладою скелет!»
В тот вечер после зачёта мы долго не могли уснуть, озабочены поиском новых песен про Вейтина.
И когда кто-то из нас припоминал очередную строчку, ржали минут по пять…
Короче, оттянулись по полной. Досыта изъиздевались, говоря по-маяковски.
Правда, Вейтин об этом так и не узнал.
А жаль.
Хотя, может, оно и к лучшему. Обиделся бы и вообще бы оборзел.
А так… Зачёт мы ему сдали. И творчески имя его ославили.
Вот это, наверно, и есть – чувство глубокого удовлетворения…
Весёлый праздник Новый год.
Первая моя сессия начиналась третьего января. И первым экзаменом у меня была История Партии. Коммунистической, разумеется – потому что партия была у нас тогда, в январе 1985-го, одна. Как чуть позднее заметил партийный теоретик Егор Лигачёв – так уж исторически сложилось. Не будем вдаваться в подробности, как коммунисты исторически складывали свою единственность и неповторимость. У меня же другая история. О том, как я решил не лишать себя весёлого праздника Нового Года и поехал учить историю на историческую родину – в город-герой Кострому.