Маг поневоле
Шрифт:
— Ничего. Не переживай. Это только в первый раз предавать непривычно. Потом всё как по маслу пойдёт.
— Да что ты заладил: предатель, предатель! — Гонда, не спеша, прошествовал к кадке с водой и положил рядом с ней кружку. — Ты мне что, родич что ли, чтоб тебя предавать? Я тебя меньше седмицы знаю. И ты мне никто! Вижу, к нам дурак прибился с мозгами набекрень, а у меня уговор уже с дядькой Антипом был. Он когда мне стигму надевали, к нам через реку переправился. Вот и сговорились. Я ему, на обратном пути, если получится, одного из своих подорожников на руки сдаю, а мне за это весь год учебы из деревни гостинцы идти будут. Чай город то рядом. Три дня пути всего осталось.
— Так
— А то, — хохотнул Гонда. — Ох, и доставил ты мне мороки. Как за маленьким — глаз да глаз нужен. Одно хорошо. Доверять мне начал и сюда сам, без звука, со мной пошёл. Так что оно того стоило. А то бают, что в школе то мажеской ученики от голода пухнут. А мне это не грозит, теперича. Правда с Марком и Лузгой придётся, немного поделится. Чтоб Лишний забрал этого Силантия, с его доносом! Ну да ладно. Мне и так неплохо будет!
— Так вот почему они помогли тогда! — Меня начало трясти от возмущения и злобы.
— А ты что думал, по доброте душевной? И тогда, и опосля, они за прибыток расстарались. За долю небольшую. Тем паче, что и риску почти никакого не было. Вот из подполья тебя помочь вынуть, они уже отказались. Пришлось мне одному рисковать. Очень уж барыш терять неохота было.
— Сука ты!
Бешенство внезапно накрыло меня с головой, бросив тело в сторону негодяя. Я уже с упоением протягивал руки к его горлу, предвкушая, как буду рвать гада, на части, как резкий рывок за ногу, бросил меня вниз, впечатав лицом в каменный пол. Резкая боль кузнечным молотом ударила по лицу, его левая часть онемела, рот быстро заполнился солоноватой кровью. С трудом разлепив, начавшие мгновенно опухать, губы, я сплюнул, смешивая кровавую слюну с кровью текущей из носа.
— Ну вот. А я что говорил? Ну, прям, как дитё малое! — С деланным сочувствием запричитал Гонда. — Ну, кто же так дёргается то, а? Цепь то, тебе на ноге, я дядьку Антипа укоротить попросил. Тут спокойно надо себя вести. Без суеты. А ты? Эх! Иди, умойся вон. Только в кадку кровушку не напускай. Тебе её ещё три дня пить, пока стигма не побелеет. Новую, навряд ли, принесут.
Я с трудом поднялся, зажимая руками лицо. Боль постепенно усиливалась, заполняя собой всё вокруг и мешая здраво мыслить.
— Я поучить тебя малёха хотел, на дорожку, — задумчиво признался, между тем, Гонда. — За все хлопоты мои, значитса, поквитаться. Ну да Трое с тобой. Старики бают, убогих обижать грешно. Прощай. Боле, навряд ли, свидимся.
Раздался скрип ступенек, хлопнул люк, и подполье погрузилось в полный мрак. Не менее мрачно было у меня на душе. Такую смесь обиды, горького разочарования и отчаяния, я ещё никогда не испытывал. Даже боль, продолжавшая настойчиво терзать левую половину лица, не могла заглушить боль моральную. Всё было кончено. А ведь я уже было начал, как-то вживаться в этот мир. Появилась цель — стать магом, друг, который не только спину прикроет, но и в любой беде не бросит, надежда — маги разные бывают. Может мне адептом земли быть суждено? В общем, будущее перестало казаться таким уж безнадёжным и беспросветным. И вот, всё это рухнуло в одночасье. Меня уже не страшило предстоящее наказание и скорая смерть, в развалинах таинственного запретного города. Я и сам не хотел жить в этом мире, целиком состоявшем изо лжи, ненависти и предательства. Смерть, я призываю тебя! Ты более милосердна, чем эти люди!
Сколько я так просидел, я не знаю. Время встало, испуганной волной обтекая меня. Вот и скрип петель, прошёл как бы мимо сознания, не оставив в душе отклика. Вокруг чуть посветлело.
— Ишь ты, застыл, — хмыкнули неодобрительно. — Вставай, давай. Я тебе жрать принёс. — Мужик потоптался на месте и, не дождавшись ответной реакции, зло буркнул. — Ну и Лишний с тобой. Проголодаешься — пожрёшь!
Что-то ударилось о мою руку и откатилось в сторону. Вновь, уже ставший привычным скрип, темнота и всё стихло.
Я убрал от лица свои руки, и долго тупо всматривался во мрак, чувствуя, как гигантской волной накатывает слепая ненависть. Ненависть ни к этому мужлану, бросившему мне кусок зачерствевшего хлеба, как последней собаке, ни к Антипу, решившему решить проблемы деревни за мой счёт и, даже, ни к Гонде, буквально нахаркавшему мне в душу, а ко всему этому бездушному миру, густо замешанному на крови и обмане.
— Думаете всё?! Сломался я?! Прожевали и выплюнули?! — Я буквально выплёвывал, окровавленным ртом, слова в темноту. — А вот хрен вам! Вы ещё все у меня медленное танго станцуете вместе с этими Троими и грёбаным Лишним! Я назло вам всем выживу! И ещё на ваших могилках попрыгаю! Сволочи!
Ругался я долго, вымещая в словах свою ярость и не замечая, катящихся из глаз слёз. Потом слёзы высохли. Вместе с ними ушло, из моей души, что-то важное. Какая-то частичка собственного я. Её место заняла пустота.
— Ну что же. Хорошо меня приголубили. Душевно. — Я потрогал странно онемевшую челюсть, убеждаясь, что все зубы остались на месте. — Барана хорошенько обстригли и теперь на бойню отправлять собираются. Ну, ничего. Я ещё попробую покувыркаться! Иногда даже маленький камешек, сдвинутый со своего места, может породить гигантский камнепад. Вот и я попробую стать таким камешком и кое-кому на голову упасть! — И я, пошатываясь, побрёл к бочке. Начинать нужно с малого. Нужно попытаться смыть, уже давно запёкшуюся кровь.
Удивительная всё же штука — время. Вроде бы это величина довольно точная и постоянная, давно втиснутая в рамки выдуманных человечеством величин и если, предположим, есть в одном часе шестьдесят минут, то пока эти шестьдесят минут не истекут, час не закончится. Вот хоть ты тресни! Но как говорил когда-то Эйнштейн, в этом мире всё относительно. Вы попробуйте провести этот час сначала весело и интересно, ну, предположим, на каком-нибудь увлекательном аттракционе, а затем, тот же час прождите, дрожа на морозе, скажем, заблудившись, где-то в лесу. А потом сравните. Что? Первый час оказался значительно короче второго? Мда. Вот такая субъективная математика.
В моём случае имел место быть второй вариант. Вот только ожидание грозило растянуться не на час, а на трое суток. Очень скоро, я окончательно потерял счёт времени. Находясь в полной темноте, я даже не имел понятия, день сейчас снаружи или уже ночь. Очевидно, в представлении Антипа, брошенная мне краюха чёрствого хлеба — это огромные запасы еды и на них ползимы перезимовать можно. Во всяком случае, ещё кормить меня больше никто не собирался. Желудок, увы, с мнением старосты был совершенно не согласен. Каравай я уже давно подъел до последней крошки, предварительно обшарив, в его поисках, весь пол вокруг себя, и голод начинал напоминать о себе всё настойчивее и настойчивее. В памяти всплыл образ Ставра, набросившегося на, принесённую Тимофеем, еду. Теперь я, в полной мере, мог его понять. Скоро сам не лучше буду. Гады! Столько всего поимеют за меня, а сами лишнего куска хлеба жалеют. Скорей бы уж в город повезли, что ли. Мочи нет терпеть. Неудивительно, что скрип открываемого люка меня порадовал. Уж лучше в запретный город идти подыхать, чем тут с голодухи маяться. Всё какое-то разнообразие!