Магические числа
Шрифт:
Когда наступил очередной час урока, Кагот вдруг сказал Сундбеку:
— Может быть, не будем считать?
— Почему?
— Смысла не вижу.
— Да? — удивился Сундбек.
— Мы все складываем и вычитаем, решаем разные задачи, а до главного добраться никак не можем, — сказал Кагот.
— А что вы имеете в виду под этим главным? — спросил Сундбек.
— Самое большое конечное число, — тихо сказал Кагот.
Сундбек тяжело и глубоко вздохнул.
Все сидящие в кают-компании насторожились.
— Я уже вам говорил, Кагот, что самого большого конечного числа не существует…
— Но вы же сами в самом начале
— Вы уверены, Кагот, что звезды можно сосчитать? — с иронией спросил Амундсен.
— Можно, — решительно ответил Кагот.
— Интересно, — промолвил начальник экспедиции и оглядел своих товарищей.
— Мне кажется, — сказал Кагот, — это конечное большое число можно найти. Только надо иметь терпение…
И Кагот ушел к себе. Когда за ним закрылась дверь, Амундсен сказил:
— Он просто устал. Видимо, он плохо спит, опасается близкого соседства врагов.
— А может быть, он пишет числа? — высказал догадку Сундбек.
— Я сейчас посмотрю, — сказал Олонкин и, поднявшись со стула, на цыпочках пошел к двери каюты Кагота. Осторожно приоткрыв ее, он заглянул и увидел повара, склонившегося над тетрадью, разложенной под иллюминатором.
Кагот даже не шевельнулся, не повернул голову в сторону двери.
Вернувшись, Олонкин сказал:
— Пишет…
— Меня беспокоит его состояние, — встревоженно произнес Сундбек. — Может быть, действительно грамота и счет здешнему туземцу только во вред?
— Я читал в каком-то этнографическом сочинении, — заговорил Амундсен, — что люди, привыкшие к определенному укладу, насчитывающему тысячелетия, настолько сживаются с ним, что всякое нарушение равномерного течения жизни может болезненно отразиться на их психическом состоянии.
— Так вы хотите сказать, что учение не пошло на пользу Каготу? — спросил Сундбек.
— По-моему, делать такие выводы рано, — успокаивающе произнес Амундсен. — Ведь поначалу все шло хорошо.
— Думаю, что следует устроить перерыв в занятиях, — решил Сундбек. — У Кагота сейчас нелегкое время: родичи, приехавшие за ним, заботы о дочери… Пусть немного передохнет.
На следующее утро за завтраком Сундбек объявил Каготу, что занятия на некоторое время прекращаются. Повар с удивлением посмотрел на своего учителя.
— Почему?
— Так полагается, — бодро ответил Сундбек. — В таких умственных занятиях время от времени делают перерывы, которые называются каникулами.
— Для чего?
— Чтобы знания смогли глубоко проникнуть в сознание ученика, — ответил Сундбек.
Кагот молча кивнул в знак согласия, но весь его вид выражал недоверие.
Когда пришел вечер, Амундсен, чтобы развлечь Кагота, завел виктролу и устроил вечер танцев.
Кагот и Айнана хохотали до слез, наблюдая, как начальник, изображавший кавалера, пытался обхватить за талию рослого, плотного Сундбека. Олонкин крутил вокруг себя Ренне. Тангитанские танцы, конечно, не имели ничего общего с чукотскими и эскимосскими, но если присмотреться, то к ним вполне можно привыкнуть. Однако Каготу больше нравилось просто слушать музыку, особенно когда из широкого раструба виктролы слышался женский голос. В этом голосе чувствовалась глубокая тоска. Почему-то большая часть песен, исполняемых женскими голосами, была печальной. Или так казалось Каготу?
Танцующие сменяли друг друга. Сундбек взял на руки Айнану и прошел с ней несколько кругов. Девочка смеялась от души и долго не соглашалась отправиться спать, пока ей не посулили дать подольше поплескаться в теплой воде.
После того как все члены экспедиции, утомленные танцами и весельем, разошлись, Кагот убрался в кают-компании, протер влажной тряпкой, насаженной на длинную палку, линолеум, сложил пластинки и, прежде чем спрятать в инкрустированный ящик виктролу, остановился в нерешительности.
На корабле царила тишина. Из каюты Амундсена слышалось мерное дыхание. Изредка с верхней палубы доносился скрип снега под ногами вахтенного. Кагот глубоко вздохнул. Может быть, больше никогда не представится такой удобный случай?…
Он осторожно вынул виктролу из столика и перенес её на большой стол, под висячую лампу. Сходил на камбуз и Принес оттуда отвертку.
Снять трубу не представило большого труда. Она легко отделилась от ящика и легла на стол. Так же легко поддался тяжелый металлический диск, на который ставились пластинки, сделанные из незнакомого легкого черного материала, не похожего ни на дерево, ни на металл. Снимая детали с музыкального ящика, Кагот запоминал, откуда они, и аккуратно складывал рядом.
Дальше предстояло забраться в святая святых музыкального ящика, в самую его сердцевину.
Слух у Кагота настолько обострился, что он слышал даже дыхание Ренне, спящего в самой отдаленной каюте. Внутри ящика иногда что-то звенело, словно там кто-то осторожно двигался, задевал за железные части. Кагот с замиранием сердца принялся отвинчивать винты, крепящие крышку. Они выходили легко, без напряжения. С каждым мгновением волнение Кагота усиливалось, начали дрожать руки. Один из винтиков странным образом прилип к отвертке, а потом отцепился и упал на линолеум. Пришлось лезть за ним под стол. В темноте откатившийся винтик пришлось искать на ощупь. Найдя его, Кагот вернулся к раскрытому музыкальному ящику. Со стен каюткомпании за ним следила королевская чета. Кагот с опаской посмотрелна них. От мысли, что они вот-вот строго прикрикнут на него, его бросило в жар. Но норвежские эрмэчины [21] молча наблюдали за действиями Кагота и, похоже, не собирались вмешиваться.
21
Эрмэчины — вожди.
Настала самая волнующая минута: снятие крышки. Кагот всерьез опасался, что стоит ему приподнять ее, как маленькие человечки — музыканты, певцы и певицы вырвутся на волю и разбегутся по каюткомпании. На всякий случай он встал из-за стола и проверил, хорошо ли закрыта дверь.
Но внутри ящика никаких человечков не оказалось! Вместо них — скопление каких-то колесиков с зубцами и толстая пружина, больше ничего! Разочарование было так велико, что Кагот не сдержал стона.
Медленно отворилась дверь каюты, и в проеме возникла высокая фигура начальника экспедиции.