Магические очки
Шрифт:
– Она вас послала? Это странно! Вы так молоды, ваша наружность – она любит… Давно ли вы знакомы с нею?
– Я не имею чести знать г-жи Де…, а учитель мой посещает её часто.
– А! Это, верно, молодой высокий итальянец?
– Точно, сударыня!
– Признаюсь, весьма кстати! И уверена, что моя приятельница вас не видала; иначе… Впрочем, я весьма благодарна ей: она нечаянно оказала мне услугу. Какие ж вы принесли эстампы? – продолжала лицемерка, осматривая меня со вниманием.
– Они недавно привезены из Италии. Я предварительно могу уверить,
– Ах, батюшка мой! Я имею понятие о картинах, если они… Однако же, позвольте взглянуть; посидите в той комнате. Саша! подай г-ну художнику какую-нибудь книгу, чтоб он не соскучился.
Она взяла мои картины, посмотрела быстро мне в глаза, и с усмешкою сказала:
– Если товар походит на продавца, то скоро мы ценою сойдемся.
Я вышел в другую комнату, и прелестная, белокурая, стройная, девушка, четырнадцати, или пятнадцати лет, – принесла мне книгу.
Взглянув на красавицу, я оцепенел от восторга, бросил толстую книгу и в молчании смотрел на девицу. Она заметила моё внимание, покраснела; голубые свои, небесные глаза опустила к земле и в замешательстве казалась ещё прекраснее. Если б я точно был художник, как уверил лицемерку, и вздумал бы изобразить красоту и невинность в одном предмете, то не мог бы отыскать лучший подлинник.
– Что ж вы, сударь, не садитесь и не читаете? – робко спросила девица.
– О нет! я читаю, и с большим вниманием!
– Да вы даже не развернули книги, а на переплете ничего не написано.
– Напротив! я читаю в прекрасных глазах ваших: они изображают, как счастлив будет тот смертный, на которого они ласково посмотрят.
– Шутите, сударь! Глаза мои… однако же вы правы, я сама не люблю этой книги, и когда барыня велит мне прочесть несколько страниц, то я всю ночь не сплю со страху.
– Не спите?! Что же вы делаете?
– Обыкновенно то же, что делают при бессоннице: думаю, закрываю глаза, засвечу свечку и снова примусь читать.
– Эту же книгу?
– О нет, сударь! У барыни есть разные, только ради Бога не сказывайте, я тихонько беру их из её библиотеки.
– Верно, «Тысячу и одну ночь» или рыцарские романы?
– Извините, я их не люблю, там тоже колдуны, привидения, драки, а принцессы никуда не годятся.
– Почему?
– Как можно посылать людей из опасности в опасность; за какой-нибудь цветок, или яблоко, не пожалеть жизни любовника, молчать несколько лет, не приласкать, и…
– Милая Саша! Ты, верно, будешь снисходительнее к своему любовнику?
– Как вам, сударь, не стыдно! У меня нет еще… Да сделайте же милость, садитесь, и не смотрите на меня так пристально.
– Разве тебе это противно?
– Совсем нет! Только не знаю, почему глаза мои, встречаясь сь вашими…
– Милая Саша! Это действие симпатии – если молодой человек нечаянно встретит девицу прекрасную, как ты, если почувствует к ней склонность, то и она начинает питать к нему подобное чувство, или же отвращение.
– Полноте, сударь! Это невозможно, вы так учтивы, ласковы… и… – она не договорила.
Я восхищался прелестями девицы, мгновенно влюбился в неё, и продолжал разговор; она постепенно оставляла робость, маленький её ротик не смыкался и язык, подобно маятнику, всегда находился в движении; с полчаса с детскою простотою она говорила о разных предметах, и постепенно привела речь к г-же своей.
– Так, сударь! – продолжала красавица. – Моя барыня – редкая женщина, жаль только, что часто бывает нездорова; но и тут., презирая врачей телесных, прибегает к духовным: один честный иезуит, по имени Шедоний, носит ей лекарства…
– Шедоний? – вскричал я.
– Да, сударь. Вы, верно, знакомы с ним?
– Точно, миленькая! Ты прекрасно изъясняешься – тебя до утра можно слушать.
– Благодарю вас покорно. При всем скромном поведении моей госпожи, она не избежала злоречия завистников: два раза полиция приходила к нам с обыском, и…
– Только, миленькая?
– Только, сударь, да еще…
Тут меня позвали в кабинет.
– Ну, сударь, прекрасные картины! – сказала лицемерка. – И вам не стыдно? Вы так молоды, прекрасны! Мне сделалось дурно; по счастью близко случился спирт.
– Однако, сударыня, согласитесь, отделка чрезвычайная.
– Право, не заметила. Сколько вы за них просите?
– Пред знатоком я не смею назначать цену, и совершенно полагаюсь на вас…
– Ах, Боже мой! Как мне их оценить? Там есть большие, маленькие – я не рассматривала их!
– Сударыня, в час времени тридцать семь эстампов легко рассмотреть можно.
– В час! Долго ли это, когда первый занял меня десять минут?
– Так назначьте цену тем, которые вам нравятся, а остальные возвратите…
– Можно ли разбивать коллекцию?.. Да и кто вам сказал, что эстампы мне нравятся? Одна чрезвычайная страсть иметь коллекцию всех родов заставляет купить. Женщина, скромная поведением, заботится о чести более, чем о жизни, и должна сохранять благопристойность. Ну, если кто нечаянно увидит мою покупку?
– Тогда вообразите, что статуи всем и каждому смотреть можно. Этот пример обращается и на эстампы.
– Плутишка! Он доказывает превосходно! Который вам год, красавчик?
– Семнадцать, сударыня!
– Где учились рисовать?
– В Академии Художеств!
– Хорошо, я не стану разбивать коллекции. Возьмёте ли оптом за каждую по два червонца?
– Чтобы доставить счастье итальянскому художеству находиться в кабинете столь прекрасной госпожи, – я согласен.
– Вы слишком учтивы, и походите на маленького льстеца. Да, сударь, вы – льстец, и самый опасный! Тридцать семь эстампов составят семьдесят четыре червонца. Всей суммы теперь заплатить не могу – вот вам пятьдесят, за остальными пожалуйте завтра вечером, ровно в девять часов; малютка моя Саша станет дожидаться и проводит вас, я хочу с вами познакомиться – слышите! – Только содержите в тайне мою покупку, и никому не сказывайте о завтрашнем вечере.