Магистр ордена Святого Грааля
Шрифт:
— Вот как? — отозвался князь. — Не больше не меньше! Я с самого начала полагал, что у него худо с головой. Эдакий вправду отправил бы в печку и не задумался.
— Но за разговором с ним, — продолжал барон, — кое в чем удалось подтвердить наши с тобой догадки.
— Ты, выходит, и в гробу не лежал без дела, — усмехнулся Бурмасов. — Ну и что тебе удалось подтвердить?
— Он сам признал, что три покушения на меня — действительно дело рук масонской ложи, так что одну из трех сил мы с тобой высчитали правильно.
— А я и не сомневался, — сказал князь. — Стало быть, одну силу знаем наверняка. Теперь, когда лишили ее головы, этой силы какое-то время можем не страшиться. Другую силу тоже знаем — офицеры, участвующие в заговоре. От этих уж как-нибудь отобьемся вдвоем. Куда больше меня, признаться, страшит третья сила. Отравленные дрова, ловушки всякие — этому, брат Карлуша, трудно противостоять. И руку свою тянет эта сила, как мы тоже высчитали с тобой, из твоего же ордена. На сей предмет, скажу тебе, я имею один план. Давай-ка с тобой снова нагрянем к этим братцам орденским… как бишь их? К Жаку и Пьеру.
— Полагаешь, они все-таки причастны? — с большим сомнением спросил фон Штраубе.
— Душой чую, что к чему-нибудь причастны, — сказал Бурмасов. — Правда, к третьей силе — навряд ли, не тот у них, чувствую, заквас; однако ж кто-то выдал заговорщикам твое откровение.
— По-твоему, они?
— Ну не слепец же твой. Касательно комтура, правда, ничего сказать не могу, он для меня terra incognita[54]; но вернее всего, что все-таки они — трутся на всех сборищах, знакомства водят с офицерами. Готов поставить сто против одного, что именно они!
— Так зачем они нам, если об опасности со стороны заговорщиков и без того знаем? — спросил фон Штраубе.
— Не хочешь знать, что за птицы состоят в одном ордене с тобой?
— С Жаком и Пьером я что так, что эдак знаться не особенно хочу, — сказал барон. — Узнаю, допустим, что они меня предали — и что изменится от того? Кары им я все равно не желаю, а если так, из любопытства…
— Вовсе не из любопытства, — перебил его князь. — Ты, Карлуша, мыслишь совсем не стратегически. Это, вероятно, оттого, что в ордене своем ты больше все же монах, нежели военный человек.
— И в чем же она, твоя стратегия?
— А вот поехали! По дороге расскажу, чтобы зря время не терять…
— …А стратегия моя — она вот в чем, — объяснял князь, когда они уже ехали на извозчике к дому, где жили орденские братья. — Правило такое стратегическое есть: узреть слабую сторону противника и перво-наперво надавить именно на нее. О той стратегии еще древние римляне знали. Комтура твоего не придавишь, слепца тем более. Кто ж слабая сторона? Они, кто ж еще!.. К той «третьей силе» они, может, и не причастны, да что-то ведь могут случайно знать и о ней. А как мы их прижмем связью с заговорщиками, так они с испугу все выложат, в том числё и про «третью силу», коли хоть краем уха что-нибудь эдакое слышали. Только надо как следует прижать, но то уж моя забота.
Сходя с извозчика, ибо они уже прибыли к месту, Бурмасов сказал:
— Только ты, прошу тебя, не встревай — ты, вижу, в таком деле не большой умелец, все предоставь мне. А уж я нажму! Знатно нажму!..
С этими словами он вошел в дом и, послав к черту выбежавшую навстречу прислугу, сам изо всей силы, так, что весь дом задрожал, начал колотить кулаком в дверь чертогов, занимаемых братьями.
Как и в прошлый раз, когда фон Штраубе нагрянул к ним с комтуром, дверь долго не открывалась. Наконец внутренняя задвижка пошевелилась, и тут же, не ожидая, когда откроют, Бурмасов распахнул дверь и вступил в комнату, а фон Штраубе — вслед за ним.
Все обстояло настолько в точности так же, как во время их прихода сюда с графом Литтой, что барону казалось, будто он снова перепорхнул в тот день — точно так же брат Жак стоял в одном лишь запахнутом халате, так же зарозовелись его щеки при виде вошедших, и початая бутыль «Вдовы Клико» так же одиноко стояла на столе.
— Брат Штраубе?.. Князь?.. — проговорил Жак. — Весьма рад… Однако чем обязан?..
— О, как я рад!.. — не особо искренне воскликнул брат Пьер, снова же, как и в прошлый раз, появляясь из соседних дверей.
— Господа, — сурово сказал Бурмасов, — дело чрезвычайное, и я не хочу изводить слова на обмен любезностями.
— Но о чем вы?..
— Однако, князь, я решительно ничего… — разом забормотали братья.
— Господин Пьер, — оборвал их Никита. — Я знаю, что накануне аудиенции у императора вы взяли в долгу подпоручика нашего полка Голубицына триста рублей…
— Но я же их не замедлил вернуть! — удивился такому обороту Пьер.
— Я тому свидетель — уже спустя два дня вернул, — заспешил подтвердить Жак.
— Ровно о том я и желаю вас спросить, — не сбавляя суровости, сказал Бурмасов. — За два дня до того у вас не было за душой ни гроша, и вдруг спустя два дня триста рублей появляются, да и поболее небось — иначе бы вы долг целиком не вернули. Между тем имений, из которых вам могли бы прислать, у вас, сколь я знаю, ни в России, ни где-либо еще нет. Государево жалование для мальтийских рыцарей также поступило много позднее. Вот и спрашиваю: откуда взялись деньги, господин Пьер?
— Но в чем дело, князь?.. — пролепетал тот. — Не кажется ли вам, что ваш вопрос?..
— Лишен деликатности? — докончил за него Никита. — Вполне сознаю. И ежели вы возжелаете вслед за тем сатисфакции, то я к вашим услугам — на шпагах или на пистолетах, как вам будет угодно. Однако прежде, клянусь, вы ответите на мой вопрос!
— Но чем он все же вызван? — вмешался Жак. — Уж не думаете ли вы, что Пьер у кого-то похитил эти деньги?
— Вовсе нет, — отозвался князь. — Дабы похитить кошелек, требуемы навыки, коими вы, уверен, не обладаете. Но существует и другой способ обретения денег, не менее, а много более преступный.