Магия, любовь и виолончель или История Ангелины Май, родившейся под знаком Рыб

Ларина Елена

– Хочешь, я тебе руки свяжу? Обе? Чтобы ты не мучился…

– Нет, спасибо. Они мне еще пригодятся. А ты не могла бы косички расплести? А то, ангел мой, боюсь, меня за тебя посадят…

… Я действительно не люблю темноты.

В темноте со мной происходят неприятные вещи. Я начала бояться ее еще в детстве, в деревне у бабки. Мне приснилось, что меня душат. Я проснулась, но душить не перестали. Я стала изворачиваться, потому что очень хотелось дышать. Кто-то остро царапнул мне шею. Я

завизжала. Все переполошились, зажгли свет. Но никого, конечно, уже не было. Бабка утешила, сказала, что это кошка Шестерка такая дурная. Когда на улице дождь, любит на шее улечься спать. Там теплее. Может, конечно, это и кошка была. Не знаю, не знаю, но боязнь осталась.

С тех пор темнота для меня – как пластилин: из нее лепятся мои страхи. Она имеет способность сгущаться комьями и касаться моего лица. Если бы в моей комнате, где-нибудь напротив тахты, висела скрытая камера, способная видеть в темноте, – я была бы лучшей героиней фильма ужасов. Только никаких ужасов, кроме моего лица, в этом фильме, наверное, не было бы.

Я себя, конечно, балую и страхи свои не лечу, а лелею – сплю со светом, с маленьким оранжевым ночником. Лиля бы сказала «Напрасно!» И была бы права. Но так уж я привыкла.

Однако в эту ночь, проведенную на улице Жуковского почти без сна, страшно мне не было совершенно. Я успела по достоинству оценить все качества настоящего музыканта – потрясающее чувство ритма, способность слышать мелодию партнера, играть в ансамбле и кончать все это одновременно. Как и положено камерному оркестру, даже в отсутствие дирижера.

В нашем дуэте солировала я. Он тактично ушел в тень, чутко аккомпанировал и держал ритм. И еще: я впервые почувствовала настоящий успех на этом поприще. А успех порождает успех. Он откликался на каждый нюанс в моем соло. И явно одобрял.

Отгремел финальный аккорд. Наступила секундная пауза. И я услышала, как грохнули аплодисменты. Это бешено стучало его сердце, прижатое вплотную к моему. Музыка закончилась, и сердца наши позволили себе полный разнобой.

Отдышавшись, он поцеловал меня в нос и прошептал:

– Талантливая девочка… – а потом добавил, и я слышала, что он улыбнулся: – А вот журналистка так себе, не очень…

Я лежала в полнейшей темноте и была абсолютно счастлива. А позволять себе такую непростительную роскошь, конечно же, нельзя.

Двигатель внутреннего сгорания

К утру я ужасно замерзла. Проснулась от гулкого лая и от трезвона. Со сна я никак не могла понять телефон это или звонок в дверь. Если в дверь – то это моя карма пришла за мной к Туманскому.

– Кто? – совершенно бандитским голосом спросил он. Если бы я была за дверью, я бы точно решила отложить свой визит. Потом он еще что-то сказал, потише. Но что, я не знаю, потому что дверь в комнату была закрыта. Зато когда отворилось окно на кухне, я слышала каждое слово.

– Я не понял, это у тебя называется поздно или рано? – с пристрастием спросил Туманский.

– Рано… Вон, еще девяти нет. Поздно, что ли? – нагло поинтересовался женский голос. – Чего это ты меня домой не пускаешь! Озверел совсем?

– Вообще-то мысль неплохая. Хорошо, что подсказала, – задумчиво сказал он.

– Э, Вовка, что за дела? Что ты на меня так смотришь, интересно?

– Да вот думаю, за ухо тебя втащить или по веревке заберешься?

– Издеваешься? – осторожно спросили из-под окна.

– Да нет, – он негромко засмеялся. – На самом деле в окно залезать придется. Замок сломался. Ладно… Сейчас я тебе стремянку выкину. Жди здесь.

Он громыхнул чем-то тяжелым. Чертыхнулся. Лестницу, наверное, спустил в окно.

– Только учти, Аня, я не один.

– И он мне еще что-то будет говорить… – в праведном гневе зашлась девица.

Я стала быстро одеваться. Определенно, карма моя была несколько однообразна. Но он же сказал, что изменять ему в данный момент некому. Или он имел в виду только эту ночь?

Я осторожно подошла к своему окну. Незаметно раздвинула темно-красные шторы. Но так мне ничего не было видно. А выглянуть в открытую я постеснялась.

– Да, кстати, – с преувеличенным интересом громко спросила девица под окном. – Если ты не один, то сколько вас, интересно?

– Двое в комнате, – хмыкнул он. – Я и девушка, фотографией на белой стене…

– Вовка, ты теряешь квалификацию… – пробормотала она тихонько, явно преодолевая какое-то препятствие. Лязгнуло железо подоконника. – Уже утро. А она все еще девушка? У тебя ведь вроде только рука не в порядке.

– И за что ты только на мою голову свалилась, языкастая ты моя… – Кто-то сдавленно пискнул. Громко залаял Клац. На него цыкнули.

Я подошла к зеркалу. Торопливо протерла глаза и расчесала руками волнистые после вчерашних косичек волосы. Бережно прикоснулась ладонями к саднящему лицу.

Я ни в чем не виновата. И вид у меня должен быть абсолютно независимый. Я схватила сумку и стремительно вышла в коридор в полной боевой готовности. Мне на всю жизнь хватило явления в неподходящий момент Антоновой Динары, чтобы позволить этому повториться еще раз.

В кухне в коротенькой дубленке стояла моя карма – отчаянно симпатичная девица. И чтобы побольнее напомнить мне о вращающемся колесе судьбы, она была брюнеткой.

Клац выражал свой бурный восторг, крутил хвостом, улыбался и изредка взлаивал, не в силах сдержать порывы своей собачьей души.

Туманский здоровой рукой заботливо отряхивал девице колени, которые она вываляла в снегу. Правая, растревоженная этой ночью, висела на перевязи под расстегнутой джинсовой рубахой. Темные волосы падали на лицо. Я не ожидала, что сцена эта откликнется в моей душе таким болезненным уколом. Только не подавать виду.