Макей и его хлопцы

Кузнецов Александр Родионович

— Юбку стащишь с тети-то.

Гулеев и Гасанов шагали, как всегда, молча: не любили они шутить, когда шли на дело. А дело они замыслили серьёзное. Может статься, что все лягут костьми.

— Отдохнём, Михась, — взмолилась женщина. — Дайте мне хоть юбку выжать: по пояс мокрая. Да и хлопчик устал.

И на мужчинах всё было мокрое, грязное. Брюки неприятно липли к телу, мокрые портянки стали натирать ноги.

— Перекур! — скомандовал Гулеев и, выбрав сухое местечко, сел. Вокруг них плотной чёрной стеной стоял лес — таинственный, и веяло от него чем-то жутким, страшным. Через голые сучья видно было, как ярким и тревожным светом — то красным, то синим —

горела крупная звезда. У Марии Степановны всегда было неспокойно на сердце при виде этой мигающей звезды, а теперь она вселила в неё какой-то суеверный ужас: «Почему она так?»

— Что это за звезда, Юра?

— Это, Машенька, Марс — бог войны. Не Марс нам светит с вышины — то кровожадный бог войны!

В ответ на это Мария Степановна тяжело вздохнула.

— Чуяло моё сердце, что это непростая звезда. Устал, Аркаша?

Она привлекла к себе мальчика и неожиданно для него поцеловала в щеку. Щека у него была холодная.

— Ты озяб?

— Пошли! — скомандовал Гулеев. — А то в самом деле можно застыть.

Мальчика не без труда посадили на загривок Шутову. Пулемёт нёс Гасанов. Вскоре они вышли из леса. Вдали, в чёрной мгле, еле заметно светились тусклые огоньки.

— Какая-то деревня, — предположил Шугов, опуская Аркашу на землю. — Шею пересидел — не поверну.

Где-то недалеко прокричал филин. Снова и снова! Глухой свист его ноющей болью отозвался в сертце Марии Степановны. «Что это какая я сегодня?» Вздрогнув всем телом, она первой пошла на тихий СЕет огонька. «Как должно быть там у них уютно. А если там гитлеровцы и они при этом свете истязают наших девушек?»

Впереди была деревня Косичи. При входе в неё стояли часовые. В то время, когда к ней подошли партизаны, происходила смена караула. По улице ходил патруль.

— Порядок замечай, — шепнул Гулеез Румянцеву.

Разводящий ушёл вместе со старым часовым. Новый часовой, пока не привыкнет к одиночеству и темноте, всегда очень чуток и бдителен. Каждый шорох пугает его, каждый треск настораживает. Поэтому партизаны выжидали. Они сидели за бугоркрм, прижимаясь друг к другу. И всё же их стала пробирать зябкая дрожь.

— Гасан! — тихо позвал Гулеев.

— Я!

— Ползи.

Легко сказать — «ползи». Как это сделать, когда часовой, точно сова, вращает голову во все стороны, чутко прислушивается ко всему! Однако Шамам Гасанов полз. Но как он полз! Вы видели, как крадется кошка к воробьиной стайке? Гасан полз ешё осторожнее. Сто метров, которые отделяли его от часового, он полз не менео часа. В это время бдительность часового успела притупиться и он даже раза два «клюнул» носом. И всё же он несколько раз вскидывал голову, когда под Гасановым вдруг нет–нет, да и хрустнет ветка. Прислушиваясь к каждому звуку, Мария Степановна издавала тихий стон, похожий на плач. «Медведь», мысленно ругала она своего товарища. А этот «медведь» уже подползал к часовому сзади и, подбирая ноги, точно тигр, готовился к прыжку. Он вынул из-за пазухи кинжал. Ладонь так и припаялась к рукояти оружия.

Теперь уже ни Гулеев, ни его друзья не видели Гасанова. От сдерживаемого дыхания больно билось сердце, и этот томительный час всем показался вечностью. Вдруг на дороге, там, где стоял часовой, кто-то охнул и на земле закувыркались два вцепившихся друг в друга человека. Пробежать сто метров — дело пятнадцатидвадцати секунд. И вот часовой уже сброшен в канаву. Шинель и фуражку его надел на себя Гасанов — для маскировки, автомат взял Гулеев. Патруль, на счастье, ушёл на другой конец деревни.

Крадучись, партизаны пошли по улице, прижимаясь к

домам. Всюду в окнах было темно. Только в одной хате горел тусклый огонёк и оттуда доносились голоса и плач. Подошли под самые окна хагы. Это было большое пятистенное строение, стоявшее немного особняком от других. До войны здесь, должно быть, был сельский Совет или правление колхоза. Гулеев, Шутов и Румянцев ворвались в хату. На улице остались Гасанов, Мария Степановна и Аркаша с винтовкой Гулеева.

— Хенде хох! — приказал Гулеев и выставил вперёд автомат. Дуло пулемёта Шутова почти уперлось в живот высокого толстого полицая в чёрной шинели с белыми пуговицами. Тот поднял руки и затрясся. Он знал: ему пощады не будет. Подстёгнутый ужацом и отчаянием он вдруг шарахнулся в окно и вывалился на улицу. Загремел выстрел. Девушки попадали на пол. С улицы в это время раздался ужасный крик: это Гасанов всадил свой кинжал в живот предателя. Гулеев и Шутов дали по короткой очереди и два немца упали замертво.

— Быстро выходи! — скомандовал Гулеев девушкам. — Быстро, быстро, пока немцы не опомнились.

Ночное безмолвие огласилось топотом убегающих девушек, криками и выстрелами патрулей, ответной стрельбой партизан, стремившихся задержать преследование девушек фашистами. Иван Шутов из своего пулемёта бил прямо с руки. Безумолку работал автомат Гулеева. Немцам показалось, что в дерезню ворвалось по меньшей мере сто человек. В небо поднялась белая ракета, осветив всё вокруг каким-то трепетным голубым светом. При этом свете были видны фигурки бегущих девушек и Марии Степановны, которая указывала им путь в лес. Последними отходили из деревни партизаны. Со всех сторон немцы вели по ним огонь.

— Ложись! — скомандовал Гулеев, когда над их головами заверезжала мина.

Маленькая фигурка мальчика с винтовкой в руке метнулась в сторону.

— Аркашка, дьявол, ложись! — закричал Шутов.

Но было уже поздно. Мина шнырнула землю во все стороны. Озаренный пламенем разрыва, Аркаша взмахнул руками и молча упал, словно подрубленная молодая ёлочка. Шамам Гасанов подбежал к мальчику, схватил его в свои могучие объятия и быстро побежал к лесу. За ним устремились Гулеев, Шутов, Румянцев. Немцы продолжали стрелять. Пуля нет–нег, да и пропоёт над ухом.

— Как, сынок? — спросил Шутов Гасанова, когда тот опустил на землю свою ношу.

— Померла малчик.

Маленький, светловолосый, он лежал, облитый светом луны, поднявшейся над лесом. Над ним склонились Михась Гулеев, Румянцев, Шутов. Недалеко пропела последняя пуля, пущенная врагом. Гасанов стоял в стороне и плакал.

— Ах, Аркашка, Аркашка! — вздохнул Гулеев и приказал:

— Ройте могилу! Здесь и похороним.

В лесу, на условленном месте, Гулеев нашёл Марию Степановну. С ней были две девушки — Нина Павловская и Соня Доросинская. Лунный свет, пробиваясь сквозь ветви деревьев, слабо освещал их бледные лица.

— Аркашу убили, — сообщил Гулеев.

Никто не сказал ни слова. Как жиеой стоял у всех перед глазами маленький белокурый мальчик с обветренным кончиком носа и рыжими веснушками на пухлых щеках. Не верится, что его нет. А как он рвался в партизаны! Он мечтал; наверное, что один побьёт всех фашистов. «Я им дам! — говорил он, сжимая кулачки. — Они моего тату повесили». Теперь он лежал на холодной, сырей от вечерней влаги, земле.

Вскоре была вырыта могилка. Мария Степановна опустилась около трупа Аркаши и заплакала. Плакала ли она об убитом мальчике, или о Светлане, которую также злодейски убили враги? Между тем,, девушки, нарвав травы, набросали её на дно чёрной ямы.